Жорж Перек. Думать / Классифицировать. Эссе
Заметки о том, что я пытаюсь делать[1]
Если попробовать определить то, что я пытаюсь делать с тех пор как начал писать, мне сразу представляется следующее: у меня нет двух похожих книг; я ни разу не старался повторить в последующей книге формулу, построение или манеру письма, которые были выработаны в предыдущей.
Это систематическое непостоянство не раз сбивало с толку некоторых критиков, озабоченных найти в книгах авторский «почерк» и, вне всякого сомнения, обескураживало кое-кого из читателей. Этим непостоянством я обязан определенной репутации, представляющей меня чуть ли не компьютером, эдакой машиной по производству текстов. Со своей стороны, я бы предпочел сравнение с крестьянином, который обрабатывает разные поля; на одном он выращивает свеклу, на другом — люцерну, на третьем — кукурузу и т. п. Точно так же написанные мною книги связаны с четырьмя различными областями, с четырьмя способами постижения, которые, возможно, в конце концов ставят один и тот же вопрос, но задают его с различных позиций, соответствующих, на мой взгляд, разным видам литературной работы.
Первый из этих способов постижения можно назвать «социологическим»: как смотреть на повседневность? — он дал жизнь таким текстам, как «Вещи», «Простые пространства», «Попытка описания некоторых парижских мест», и стал импульсом для сотрудничества в коллективе журнала «Общее дело», объединенного вокруг Жана Дювиньё и Поля Вирильё. Второй — носит автобиографический характер: «W, или Воспоминание детства», «Темная лавка», «Я помню», «Места, где я спал» и т. д. Третий, игровой, отражает мою склонность к ограничениям, рекордам, «гаммам», а также отсылает к работе, идею и приемы которой мне подсказали исследования УЛИПО[2]: палиндромы, липограммы, панграммы, анаграммы, изограммы, акростихи, кроссворды, и т. д. И, наконец, четвертый относится к романическим историям, он выявляет мое пристрастие к приключениям и перипетиям, мое желание писать книги, которые читались бы с упоением, лежа на диване; «Жизнь способ употребления»— типичный тому пример.
Это разделение несколько произвольно, оно могло бы быть менее категоричным: наверное, ни в одной книге мне не удалось избежать некоей автобиографической маркировки (например, в текущую главу вставляется аллюзия на событие, происшедшее со мной в тот же день); ни одна моя книга не обходится и без того, чтобы я не обратился — пусть даже чисто символически — к тем или иным ограничениям и структурам УЛИПО, даже если вышеупомянутые структуры и ограничения меня совершенно ни в чем не ограничивают.
За этими четырьмя полюсами, определяющими четыре направления моей работы, — окружающий меня мир, моя собственная история, язык, вымысел, — мои писательские устремления, как мне представляется, могли бы свестись к следующей установке: пройти всю современную литературу, причем без ощущения, что идешь в обратную сторону и шагаешь по своим собственным следам, а еще написать все, что сегодняшний человек способен написать: книги толстые и тонкие, романы и поэмы, драмы, оперные либретто, детективы, романы приключенческие и фантастические, сериалы, книги для детей…
Мне всегда неловко говорить о своей работе абстрактно, теоретически; даже если то, что я делаю, кажется результатом уже давно продуманной программы, долгосрочного проекта, мне представляется, что я обретаю — и испытываю — свое движение по ходу и на ходу: последовательность моих книг рождает во мне порой успокаивающее, порой неспокойное ощущение (поскольку оно всегда связано с «книгой грядущей», с незавершенностью, указывающей на невысказываемость, к чему, впрочем, безнадежно сводится всякое желание писать), ощущение того, что они проходят путь, организуют пространство, отмечают маршрут на ощупь, описывают пункт за пунктом все стадии поисков, относительно которых я не смог бы ответить «зачем», но могу лишь пояснить «как»: я смутно чувствую, что написанные мною книги, обретая свой смысл, вписываются в общий образ литературы, который я сам для себя и создаю, но мне никогда не удастся зафиксировать этот образ в точности, он для меня — нечто запредельное письму, некий вопрос «почему я пишу», на который я способен ответить лишь тем, что пишу, беспрестанно откладывая тот самый миг, когда — при прерывании письма — этот образ станет зримым подобно неминуемо разгадываемой головоломке.
О некоторых случаях употребления глагола «жить»[3]
Проходя перед домом, в котором я живу, я могу сказать «я живу здесь» или, точнее, «я живу на втором этаже, в глубине двора», а если мне захочется придать своему утверждению более официальный характер, то я могу сказать «я живу в глубине двора, вход С, дверь напротив».
Находясь на своей улице, я могу сказать «я живу там, в тринадцатом», или «я живу в доме номер 13», или «я живу на другом конце улицы», или «я живу рядом с пиццерией».
Если кто-то в Париже спросит у меня, где я живу, у меня появляется выбор между доброй дюжиной ответов. Я мог бы сказать «я живу на улице Линне» лишь тому, кто знает улицу Линне наверняка; в большинстве случаев мне пришлось бы уточнять географическое положение вышеназванной улицы. Например: «я живу на улице Линне, рядом с клиникой Сент-Илэр» (которая хорошо известна таксистам), или «я живу на улице Линне, в районе Жюссьё», или «я живу на улице Линне около университета», или же «я живу на улице Линне вблизи Сада растений», а еще «я живу на улице Линне, недалеко от мечети». В особых случаях я мог бы сказать «я живу в пятом», или «я живу в пятом округе», или «я живу в Латинском квартале», или даже «я живу на левом берегу».
Неважно, где во Франции (если уж не в самом Париже и близких пригородах), меня, наверное, поймут, если я скажу «я живу в Париже» или «я проживаю в Париже» (между этими двумя формулировками есть разница, но какая?). Я мог бы еще сказать «я живу в столице» (кажется, я ни разу так не говорил), и ничто не мешает мне вообразить, что я мог бы также сказать «я живу в Городе просвещения», или «я живу в городе, который некогда назывался Лютецией», хотя это непохоже на указание адреса, а напоминает начало какого-нибудь романа. Зато я серьезно рискую оказаться непонятым, если скажу что-нибудь вроде «я живу в точке с координатами 48°50? северной широты и 2°20? восточной долготы» или «я живу в 890 километрах от Берлина, 2600 километрах от Константинополя и 1444 километрах от Мадрида».
Если бы я жил в Вальбонне, я мог бы сказать «я живу на Лазурном берегу», или «я живу рядом с Антиб». Но, живя в самом Париже, я не могу сказать «я живу в парижском регионе», «я живу в парижском бассейне» или даже «я живу в департаменте Сены».
Не очень хорошо представляю себе, при каких обстоятельствах было бы уместно сказать «я живу к северу от Луары».
«Я живу во Франции» или «я проживаю во Франции»: подобную информацию я мог бы выдать из любой точки, расположенной вне «Шестиугольника»[4], даже если я официально нахожусь во Франции (например, в одной из заморских территорий); и лишь в шутку я мог бы сказать «я живу в Шестиугольнике»; зато, если бы я был корсиканцем, живущим в Ницце, или обитателем острова Ре, живущим в Ла-Рошели, я мог бы запросто сказать «я живу на материке».
«Я живу в Европе»: подобная информация могла бы заинтересовать американца, которого я встретил бы, например, в японском посольстве Канберры. «Oh, you live in Europe?» — повторил бы он, а мне, наверное, пришлось бы уточнить: «I am here only for a few hours (days, weeks, months)» [5].
«Я живу на планете Земля». Представится ли мне когда-нибудь возможность сказать это кому-то? Если это будет пришелец «контакта третьей степени» [6], спустившийся в наш бренный мир, то он узнает это и без меня. А если я окажусь где-нибудь в районе Арктура или КХ1809В1, то мне наверняка придется уточнить: «я живу на одной (впрочем, единственной обитаемой) из планет
