«Троцкого», несется блестящее профессорское яйцо. Со стороны оно выглядело празднично. Заходящее солнце отражалось на головной части, оранжевые сполохи выхлопов тянулись за ним, словно две косицы за рыжей девкой-красавицей. Красиво, как на первомайской демонстрации!
Капитан, пытавшийся поймать аппарат в окуляры бинокля, не успел повернуться. Яйцо, изменив траекторию, круто ушло вверх и пробило облачный слой. Огненный след потускнел, расплылся, стал розовым… Летчики разом заговорили.
– Что это! Что? Самолет?
– На такой высоте? Нет, товарищи. Это что-то другое…
– А что еще тогда?
– Самолет, самолет…
– А вот в синематографе…
Командир опустил бинокль, охватывая глазами всю ширь неба под дирижаблем. В обозначившемся в облачном поле просвете, далеко внизу, лежала земля с невидимыми с такой высоты домами и железными дорогами.
– Высота?
– Шесть восемьсот!
Он обернулся. Посмотрел сразу на всех.
Есть такой особый взгляд у командиров и начальников – вроде бы как поверх голов смотрит, а вроде как каждому в глаза.
– Об увиденном – молчать. Запись в бортовой журнал не делать, а куда следует, я сам доложу…
Чувствуя сладкое приобщение к тайне, Федосей промолчал. Он-то знал то, что, возможно, не положено было знать этим простым ребятам, но ничего не поделаешь – у каждого свои тайны.
– Второй. Вон второй!
Пилоты бросились от борта к борту.
А вот этого он и сам не знал…
Следом за первым из облаков вынырнуло второе яйцо и точно так же, круто развернувшись, ушло в облака.
Деготь с профессором, выходит, времени зря не теряли…
СССР. Свердловская пусковая площадка
Март 1929 года
Первым, кого Малюков встретил на земле, оказался, конечно же, Деготь.
– Ты вовремя! – бодро сказал старый товарищ. – Мы с профессором тебя уж заждались. Тут такие дела грядут! Закачаешься!
Он оглянулся на людей вокруг и весело подмигнул. Мол, есть новости, только до другого места подожди…
– Да знаю я ваши новости…
Деготь, ухватившийся за его чемодан, отпустил ручку и вопросительно наклонил голову.
– Видел я вас сегодня, соколы Сталинские…
Коминтерновец усмехнулся и, подхватив-таки чемодан, пошел к выходу. Федосей догнал, понизив голос, спросил:
– Когда второй аппарат-то собрали?
В глазах товарища плясали веселые чертики превосходства.
– Два дня назад… И не только его. Теперь мы – о-го-го! Знаешь, сколько народу теперь в спецлаборатрии работает? У-у-у, брат! Сила! Пойдем, пойдем. Все покажу. Да не только покажу. Дам рукой пощупать!
Есть радости мелкие – только-только самому почувствовать, а есть – громадины. Не одному – всем хватит. Радость Дегтя из таких. Она передалась и Малюкову. Что-то хорошее у них произошло, не для одного – для всех!
Ясно, что есть что рассказать товарищу.
Тот подхватил Малюкова под руку и потащил наружу. Стоявший у машины незнакомый водитель открыл дверцу.
В машине Деготь, правда, тоже не стал говорить, а сам забросал Федосея вопросами – как Москва, что привез, какие новости.
А вот в лаборатории…
Открыв дверь, он дружески толкнул товарища в спину.
– Погляди, что мы тут без тебя соорудили!
Профессорский аппарат, неделю назад смотревшийся как карандашный набросок, теперь обрел реальность многокрасочной картины, все уже было на своем месте – и холст, и краски, и золоченая рама, и даже подпись художника.
– Ты внутрь, внутрь загляни, – прокричал товарищ, скрывшись в лаборантской. – Удивись да порадуйся!
Федосей обошел вокруг, глядя на аппарат так, словно впервые его видел. Он казался огромным, и при этом изящно-невесомым. Малюков насмотрелся за свою жизнь на аэропланы и дирижабли и за тяжестью металла умел чувствовать то же легкое изящество, что роднило между собой все летательные аппараты. В профессорском чуде это качество также присутствовало.
Сбоку, размером чуть меньше человеческого роста, нашелся люк. К нему вели сколоченные из ящичных досок грубоватые ступени. Пальцем проведя по головкам болтов, Федосей насчитал четырнадцать штук. Что-то там, в заатмосферном пространстве было такое, чего профессор сильно опасался.
От толчка крышка неожиданно легко уехала вовнутрь. Высоко задирая ноги, Малюков забрался в аппаратное чрево. Там пока было темно и пахло металлическими стружками, лаком и чем-то благородно- кислым. Поводив вокруг себя руками, наткнулся на трубу. Наверняка можно было как-то включить освещение, но он не стал разыскивать выключатель, а вернулся к люку. Там уже стоял, улыбаясь, Деготь.
– Хорош аппарат?
– Хорош… Только забираться неудобно, – заметил Федосей.
– В шинели да с шашкой – да. Только зачем тебе там шинель и шашка? – отозвался коминтерновец.
Ждали его не напрасно.
Когда узнал для чего, то у него аж глаза защипало. Ай да профессор! Ай да человек! Настоящий красный интеллигент!
Испытания «Иосифа Сталина» могли бы начаться и два дня назад, но профессор настоял, чтоб подождали Федосея. Малюков тогда прямо спросил – почему, а профессор отшутился. Сослался на суеверие. Мол, вместе они в огне не сгорели, в воде не утонули, а это для Судьбы что-нибудь да значит…
Чекист улыбнулся внутренне. Сразу видно – хороший человек немец. Наш человек!
Теперь они полулежали в удобных сетчатых креслах и ждали старта.
Деготь и впрямь оказался прав – шинелей не понадобилось. Оба были одеты в короткие плотные кожаные куртки и летные шлемы. Экипированный так же, как и они, Ульрих Федорович щелкал переключателями, смотрел, как загораются разноцветные лампочки на щитках.
Особых удобств в кабине не было, да и не нужны они были на стадии испытаний. Даже с естественными надобностями придется повременить. Чтоб не случилось неприятностей, медики что-то им вкололи, и теперь если чего и хотелось – так побыстрее взлететь.
Профессор посмотрел на них мельком, улыбнулся. Больше внимания он уделил приборам.
Малюков с завистью покосился на товарища. Тот сидел тихо. На лице читалось спокойное ожидание какой-то мелочи. Вроде как ждал, когда принесут заказанное пиво или, допустим, свежую газету.
