на мягкую волчью шкуру рядом со стариком, как знак того, что все кончилось.
В головах у слушателей еще гремели мечи, лилась кровь, гремели медные трубы славы. Глаза дружинников горели, кулаки стискивали ножки кубков, словно рукояти мечей. Сейчас даже не самый сильный чувствовал себя Святогором или Ильей Муромцем
Хорошо старик пел. Песня брала за душу. Его хотелось слушать и слушать. Кто-то из молодых не выдержал тишины.
— Спой еще!
— Все пропето — отозвался старик. Рука его легла на струны знаком отказа.
— Спой про Гаврилу Масленникова!
Старик покривился, словно вместо меда хлебнул жидкого пива.
— Я про него песен не знаю!
— Не знаешь?
— Не пою — поправился Старец.
— Чем же он тебе не угодил? — густо пробасили из темноты. Голос был тягучий как мед и по нему старик узнал говорившего. С Добрыней ссориться было не с руки. Только вчера он подарил ему серебряный крест, снятый с кого-то из заезжих рыцарей. Пусть кривой да помятый — видно добром заезжий отдать не хотел — но ведь серебряный.
Гусляр сложил руки на столе. Узловатые пальцы оплели чашу с медом. Разговаривал он вроде как сам с собой, но кругом было тихо — все ждали песни и слова его услышали все.
— Ну удалец, ну молодец… Нынче он в чести у князя. Хоть и крещеный. Князь таких любит.
— Каких это «таких»?
Старый седоусый воин, знавший еще Рюрика, раздвинул локтями серебряную посуду, поудобнее умащиваясь на столе. В голосе гусляра он не уловил должной почтительности. Он сидел между двумя факелами и лицо его было скрыто в тени.
— Да таких, какой он сам.
У гусляра было лицо неудачника — человека, которому в жизни повезло гораздо меньше, чем он того заслуживал. Но глаза на лице у него было еще ничего. В говорившем он узнал Асмунда.
— Удалых? Смелых?
Гусляр улыбнулся, и каждому в кружале стало ясно, что он знает что-то, что не знают другие.
— Да которые из грязи, да ни из чего себя сами сделали.
Дружинники быстрые на удар в бою и тугодумные на слово замешкались, было, а потом, не спеша, полезли из-за столов. Старец пел хорошо, но за такие слова о князе никому бы не поздоровилось.
Хозяин кружала, которому драка была не к чести, а в убыток рассудительно сказал, возвращая спокойствие в комнату.
— Из народа, значит. От простых людей.
Слава Богам люди еще помнили что князь Владимир, Светлый Киевский князь, был робичем, сыном рабыни. Он кивнул головой, и отроки потащили к столам новую перемену блюд. По воздуху поплыли блюда с лебедями и жареной рыбой.
— Это первых людей, бают, Боги делали, а сейчас каждый, что хоть чего-нибудь стоит себя сам делает из того, что под руку подвернется…
Гусляр опомнился и поспешно согласился.
— Вот, вот… Наш-то князь Владимир и сам как Род. Вон ему Залешанин под руку попался, так он и из него человека сделал.
— Ну с Залешаниным понятно, а Гаврила то тебе чем не люб? Его не то что Владимир, и Круторог и киевляне с журавлевцами любят, а ты о хороших людях петь не желаешь.
Асмунд положил перед собой метательный нож и уставился на старика, жутковато встряхивая седыми усами. Под его взглядом старец вернул гусли на колени и запел…
Голос его соколом взлетел вверх, прославляя доблесть Гаврилы Масленникова, и добрался до второго поверха.
В небольшой комнате над пиршественным залом сидели двое. Один в платье варяжского купца, второй — в одежде дружинника. Простой не украшенный меч лежал рядом с ним на лавке, пальцы рук тревожно сцеплены. Дружинник напряженно смотрел в лицо Купца, а тот слушал доносившийся снизу шум.
— И что, это все здешние развлечения? — спросил он.
— Да, барон. С развлечениями тут не густо — ответил дружинник. Он напряженно улыбнулся и словно это требовало извинения пояснил..
— Певцы нравятся князю, и всей этой тупой сволочи. Поэтому нам приходится терпеть этот вой.
Словно не веря, барон стукнул носком сапога в пол и переспросил.
— Ни турниров, ни менестрелей, ни танцев?
— Да, барон. Только песни, охота да пиры. На которых, впрочем, тоже много поют.
Дружинник знал, зачем они встретились и нервничал. То, о чем говорил барон, к цели встречи отношения не имело. Он боялся его. Этот страх рождал злость.
— Так вы говорите он любит пение, этот варвар? — притворно удивился барон.
— Жизнь тут тяжела…
— Почему бы вам не попробовать усладить его уши нашими певчими?
Чернак скрипнул зубами. По лицу его черной молнией мелькнуло угрюмое недовольство.
— ТАКОЕ пение ему не нравится.
— Что еще скажешь?
— Проповедники, посланные Римом трудятся тут без помех. Черный люд привыкает к нам и у нас уже есть союзники в окружении князя. Слава Богу его бабка оставила нам неплохой задел… Я думаю еще несколько лет и власть Рима…
Чернак размашисто перекрестился впервые за все это время.
— Креститься ты еще не разучился — сказал барон — Это уже хорошо. А что касается всего остального.
Барон цинично улыбнулся. Он-то уж прекрасно понимал что такое власть.
— Человек убивший родного брата из-за власти, вряд ли захочет отдать ее кому бы то ни было. Даже…
Он поднял глаза вверх и взял в руки крестик.
— Так что не тешьте себя иллюзиями. Все это не просто «просто», а «предельно просто». Пока мы еще не в христианской стране.
Он пригубил вино и, как бы между прочим спросил.
— Я надеюсь, Чернак, что отнюдь не свойственное всем христианам милосердие помешало вам выполнить поручение Совета?
Это было тонкое издевательство. Барон, хотя и знал меньше дружинника, все же понимал, что хвалиться Чернаку нечем. Разоренный караван, в котором не оказалось княжны, был не только не никому не нужен, но и вреден. Неудача только привлекала внимание других.
— В конце концов не мне вам рассказывать что будет с вами, если вы не найдете княжну.
Барон Йонас Пашкрелве улыбнулся любезно, но холодно.
— Вы ведь и сами выполняли уже распоряжения Совета, касающиеся ослушников. Не так ли?
Чернак кивнул.
— Выполнял. Враги императрицы в этой части света…
Барон не дослушав его поднял палец.
— Не все они были врагами. Кое-кто просто заблуждался или был не достаточно расторопен в выполнении приказов.
Он немного посидел молча, давая собеседнику, возможность свыкнуться с мыслью, что нерасторопность тоже является смертным грехом, потом поднялся с кресла, подошел к висевшей в углу иконе, взял ее в руки, посмотрел, хмыкнул, вернулся назад. Чернак смотрел на него угрюмо. Мысли в черепе вертелись самые гадкие. Все ведь было сделано на совесть, казалось все предусмотрел, все проверил, но… Да, как и было приказано он перехватил караван. После резни в живых осталось всего трое-четверо хазар,
