Она не ответила. Повернувшись, Куарт увидел, что она смотрит на него полусердито- полунасмешливо.
— Терпеть не могу этого: сестра Марсала… Или, может быть, это только способ придать просьбе официальный тон?.. — Она иронически подняла брови. — В конце концов, вы напрашиваетесь в дом, где живет одинокая монахиня. Вас не беспокоит, что будут говорить? Например, Монсеньор Корво. Или ваши шефы в Риме… — Она хлопнула себя ладонями по бедрам, делая вид, что только что сообразила: — Хотя, конечно же, вы сами информируете свое римское начальство.
Поколебавшись секунду, нахмуриться или рассмеяться, Куарт решил рассмеяться.
— Это только предложение, — сказал он. — Только идея. Я собираю головоломку — по кусочкам. — Он посмотрел вокруг, потом снова на звонницу-щипец, на искалеченную Пресвятую Деву и вновь на женщину. — Если бы я увидел, как вы живете, это помогло бы мне.
Говоря это, он смотрел ей прямо в глаза. Он был искренен, и Грис Марсала поняла это.
— Понимаю. Вы ищете следы преступления, верно?
— Да.
— Компьютеры, связанные с Римом, и тому подобное.
— Совершенно верно.
— А если я откажу вам, вы все равно проникнете ко мне, как проникли в дом дона Приамо?
— Откуда вы знаете?
— Мне рассказал отец Оскар.
Чересчур много информации бродит, с раздражением подумал Куарт. Все они в этом своем странном клубе рассказывают друг другу все, и только ему одному приходится крючком вытягивать из них каждое слово. Он вдруг ощутил страшную усталость от всего, а особенно от этого беспощадного солнца, палящего голову и плечи. Ему безумно захотелось расстегнуть воротничок рубашки или снять пиджак, однако он продолжал стоять неподвижно, выжидая.
Грис Марсала медленно обошла вокруг бетономешалки, ведя ладонью по ее краю и заглядывая внутрь так, словно ожидала найти там что-то забытое. На лице ее играла задумчивая улыбка.
— А почему бы и нет? — сказала она наконец. — За эти три года в мой дом не заходил ни один мужчина. Интересно будет проверить, как себя при этом чувствуешь. — Она окинула Куарта оценивающим взглядом и усмехнулась. — Надеюсь, я не наброшусь на вас, как только закроется дверь… А что вы — будете защищаться, как Святая Мария Горетти, или готовы предоставить мне какую-нибудь возможность? — Круговым движением указательного пальца она обвела морщинки вокруг своих глаз, нос, рот. — Хотя боюсь, что в моем возрасте я уже не являюсь искушением для чьего бы то ни было целомудрия… А знаете, это тяжело — тяжело для любой женщины: сознавать, что ты навсегда утратила привлекательность. — Взгляд ее светлых глаз опять стал жестким; зрачков, сузившихся от яркого света, почти не было видно. — Особенно для монахини.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказала Грис Марсала.
Она явно иронизировала, поскольку возможностей для того, чтобы устроиться поудобнее, в общем-то, и не было в этой квартирке на третьем этаже, с узеньким балкончиком, заставленным горшками с цветами и защищенным от света и жары навесом из плетенок циновки. Квартира находилась на улице Сан-Хосе, неподалеку от Врат плоти и всего в десяти минутах от церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Идти пришлось по раскаленным добела улицам, под льющимся с неба потоком беспощадного, всепроникающего света. Севилья — это прежде всего свет. Белые стены и свет во всей гамме его оттенков, подумал Куарт, идя рядом с Грис Марсала. Они, скорее, не шли, а вычерчивали сложные зигзаги, укрываясь под навесами и балконами, как когда-то в Сараеве, когда Куарт и Монсеньор Павелич вот так же перебегали от одного укрытия к другому, прячась от снайперов.
Встав посреди крошечной гостиной, Куарт спрятал солнечные очки во внутренний карман пиджака и огляделся. В комнате царили безупречный порядок и чистота. Обитый тканью диван с вязаными крючком салфетками на спинке и подлокотниках, телевизор, небольшая этажерка с книгами и кассетами с музыкой, рабочий стол; на нем — карандаши и шариковые ручки в керамических кружках, бумаги, папки. И компьютер. Ощущая на себе взгляд женщины, Куарт подошел к нему: 486-й процессор, с принтером. Вполне достаточно для «Вечерни», хотя модема он не увидел, а телефон, находившийся в другом конце комнаты, был старый, безрозеточный и явно несовместимый с компьютером.
Куарт подошел к этажерке. Среди музыкальных записей преобладало барокко, но было также немало фламенко и современной музыки, а Камарон представлен полностью. Книги — главным образом по изобразительному искусству и реставрации, много материалов по Севилье. Две книги — «Архитектура барокко в Севилье» Санчо Корбачо и «Путеводитель по. художественным достопримечательностям Севильи и ее окрестностей» — прямо-таки топорщились от самоклеящихся листочков с пометками, отмечающих страницы. Единственной книгой религиозного содержания была «Иерусалимская Библия» в кожаном переплете, с сильно потрепанным корешком. На стене, под стеклом, висела репродукция какой-то картины. Куарт взглянул на подпись: «Игра в шахматы», Питер ван Гюйс.
— Виновна или невиновна? — раздался за его спиной голос монахини.
— Невиновна — пока, — ответил он. — За отсутствием доказательств.
Еще не успев повернуться к ней, он услышал ее смех и тоже улыбнулся. А повернувшись, увидел у нее за спиной, на противоположной стене, собственное отражение в красивом старинном зеркале в очень темной деревянной раме. Такая вещь была настолько неожиданной в этом скромном жилище, что Куарт даже несколько оторопел. Судя по всему, зеркало стоило немало.
Монахиня проследила за направлением его взгляда.
— Нравится? — спросила она.
— Очень.
— Чтобы купить его, мне пришлось просидеть несколько месяцев чуть ли не на хлебе и воде. — Она мельком глянула в зеркало и пожала плечами. Потом вышла на кухню и вернулась с двумя стаканами свежей воды.
— А что в нем такого особенного? — поинтересовался Куарт, как только поставил пустой стакан на стол.
— В этом зеркале?.. — Грис Марсала мгновение поколебалась. — Можете считать его чем-то вроде личного реванша. Символом. Это единственная роскошь, которую я позволила себе за все то время, что живу в Севилье. — Она лукаво взглянула на Куарта. — Ну, и еще вот этот визит мужчины — пусть даже священника — в мой дом. — Она склонила голову к плечу, словно подсчитывая. — Не так уж много слабостей для трех лет, верно?
— Но вы ведь не набросились на меня, — заметил Куарт. — Вы хорошо владеете собой.
— Просто мы, старые монахини, — народ закаленный.
Она вздохнула с преувеличенной грустью и улыбнулась в ответ на улыбку Куарта. Улыбка эта не погасла и тогда, когда она, забрав пустые стаканы, направилась на кухню. Послышался шум льющейся из крана воды, и через минуту женщина появилась снова, задумчиво вытирая мокрые руки о водолазку. Она взглянула на зеркало, на свою гостиную, потом опять на Куарта.
— С того момента, как ты становишься послушницей, тебе начинают внушать, что зеркало в келье монашки — штука опасная, — сказала она. — Согласно правилам, твой образ должен отражаться в четках и молитвеннике. У тебя нет ничего своего: одежду, белье, даже гигиенические прокладки ты получаешь из рук общины. Спасение твоей души не терпит ни проявлений индивидуальности, ни личных решений.
Она замолчала, как будто уже сказала все, что хотела сказать, и, подойдя к окну, немного приподняла циновку. Яркий свет залил комнату, ослепляя Куарта.
— Всю свою жизнь я была верна правилам, — продолжала она. — И здесь, в Севилье, я не изменяю им, несмотря на маленькое нарушение обета бедности. — Она подошла к зеркалу и долго смотрела на свое лицо. — У меня была проблема. Вам о ней известно: Макарена говорила, что рассказывала вам. Проблема не столько физического свойства, сколько душевного — нечто вроде болезни. Я была директрисой университетского колледжа в Санта-Барбаре. С епископом нашей епархии я ни разу не обменялась ни единым словом, которое не касалось бы сугубо профессиональных вопросов. Но я влюбилась в него — или решила, что влюбилась, что, в общем-то, одно и то же… И в тот день, когда я вдруг оказалась перед
