Даже выругаться не могу, думает Тисон, сил нет. Устал. Как же мне обрыдло все это…
— «Где-то», да? Ты так полагаешь?
— Именно так, сеньор комиссар.
Чуть ниже по улице притулилась к церкви часовня Санта-Куэва. Дверь под треугольником фронтона открыта.
— И там смотрели?
Лицо Кадальсо вновь затуманивается страданием. За что обижаете, безмолвно вопрошает он.
— Конечно смотрели.
Рохелио Тисон, рассеянно и бегло оглядев притвор, собирается идти дальше. Но в тот миг, когда он уже делает шаг назад, что-то останавливает его и заставляет взглянуть еще раз, повнимательней. У подножья двойной лестницы, ведущей в подвал, у левого пролета ее… Комиссар, как и всякий житель Кадиса, отлично знает эту почти непременную часть храмового убранства. И стоит она здесь с незапамятных времен. Но сегодня и в свете нынешних обстоятельств все предстает Тисону в ином свете. Под непривычным углом.
— Что такое, сеньор комиссар?
Тисон не отвечает. И, будто остолбенев от удивления, не сводит глаз с застекленной витрины, стоящей у левой лестницы на выложенном черно-белой плиткой полу, подобном шахматной доске. За стеклом —
— В подвале смотрели? — осведомляется комиссар.
В ответ — растерянное молчание. Оно длится ровно три секунды. Тисон смотрит не на своего помощника, а на черно-белые шахматные клетки у ног Христа.
— В подвале?..
— Здесь наверху — часовня, а внизу подземелье. Потому и называется Санта-Куэва — «Святая пещера». Понял? Или нарисовать?
Кадальсо в смущении переминается с ноги на ногу.
— Я думал…
— Ну-ка, ну-ка… И что же ты надумал? Любопытно будет узнать.
— Да дело-то в том, что двери внизу всегда закрыты. Сторож говорит, ключи есть только у членов общины — их всего человек двадцать с чем-то… А у него — нет.
— Ну и что?
— И потому, значит… — Кадальсо пожимает плечами. — Без ключа-то не войдешь. Ночью сюда не смог бы попасть никто…
— Золотые слова. Верно. Никто. Кроме члена общины.
На этот раз молчание — более продолжительное и обозначает полнейший конфуз. Кадальсо изо всех сил старается не встречаться с комиссаром глазами.
— Оно, конечно, так… Но это все — люди уважаемые… Приличные… Набожные. То есть, хочу сказать, это место…
— Ну? Для избранных? Священное? Неприкосновенное? И вне всяких подозрений?
Кажется, что громоздкая туша Кадальсо сейчас перейдет в жидкое состояние и растечется.
— Эх… Вот оно, значит, как…
Тисон обрывает его, воздев указательный палец:
— Кадальсо…
— Слушаю, сеньор комиссар.
Но Тисон, страшно обматерив своего помощника, уже забыл о нем. Дикий озноб, что тряс его и колотил, унялся, завершившись вздохом — долгим, но задавленным и потому беззвучным. Это вздох едва ли не блаженства. Прежнее удивление на его лице уже сменилось гневом, а тот уступил место волчьей гримасе, перекашивающей морду матерого зверя, когда тот наконец-то вновь чует потерянный было свежий, горячий след. Когда наитие и предчувствие переходят в уверенность. Под страдальческим взглядом бичуемого, окровавленного Иисуса он спускается по лестнице и чувствует, как, прогоняя усталость, медленно, упруго толкается в жилы кровь. Он словно бы вновь прошел сейчас через одно из тех небывалых, невозможных мест, где царит абсолютное безмолвие и воздух недвижим. Стеклянный колокол: вихрь, несущий на следующую клетку шахматной доски, в которую обратились город и бухта. Комиссар сию минуту осознал этот ход. И вместо того, чтобы ускорить шаги, крикнуть при виде обнаружившегося следа ликующе и победно или удовлетворенно заурчать, он по диагонали пересекает черно-белый пол, молча и очень медленно, внимательно вглядываясь во все вокруг и не упуская из виду даже самой незначительной и маловажной приметы, меж тем как от сладостного предвкушения покалывает кончики пальцев, обхвативших трость. Он останавливается перед запертой дверью в подвал. О, если бы этот миг счастья никогда не кончался, внезапно проносится в голове.
— Ежели угодно, я могу открыть, — предлагает поспешающий следом Кадальсо. — Мне это — раз плюнуть.
— Заткни хайло…
Замочная скважина — самая обычная, под ключ большого размера. Тисон достает из кармана связку отмычек и менее чем за минуту отжимает язычок замка. Детские игрушки. Со щелчком открывается проход в темноту подземелья. Комиссар никогда не бывал здесь прежде.
— Сгоняй наверх, в часовню, за свечой, — бросает он Кадальсо.
Снизу несет сырой затхлостью. И воздух тем холоднее, чем дальше Тисон продвигается в этой пещере; Кадальсо с толстенной восковой свечой в высоко поднятой руке идет за ним. Тени скользят по полу, ложатся на стены. Каждый шаг гулко отзывается в пустоте. В отличие от часовни наверху, подземелье голо. Здесь члены братства устраивают свои обряды, умерщвляют плоть бичеванием. Под аркой можно разглядеть намалеванный на стене рисунок — череп и две скрещенные бедренные кости. А ниже — засохшее буроватое пятно. Это кровь.
— Матерь божья!.. — вскрикивает Кадальсо.
В глубине подземелья, в углу темной бесформенной массой скорчился человек — он тяжело, с храпом, дышит, придушенно стонет, как загнанный зверь.
— Позвольте, мой капитан.
Симон Дефоссё отрывается от окуляра «Доллонда», но колокольни собора Сан-Антонио еще мгновение остаются на сетчатке: до них — 2870 туазов, и эту дистанцию преодолеть так и не удалось. Предельная дальность выстрела — 2828. Ни одна французская бомба, выпущенная по Кадису, дальше не улетела. И уже не улетит. Никогда.
— Давай, Лабиш. Забирай.
Сержант с помощью двух солдат снимает подзорную трубу с треноги, складывает то и другое, прячет в чехлы. Все прочие оптические инструменты с дозорной вышки уже погружены на двуколки. «Доллонд» оставлен напоследок, чтобы проследить за финальными выстрелами с Кабесуэлы. Двадцать минут назад прощально рявкнул «Фанфан». 100-фунтовая бомба, начиненная свинцом и песком, ушла в недолет и едва перемахнула стену. Плачевный финал.
— Будут еще распоряжения, мой капитан?
