— А младшенький? О нем что известно?
Генеральша, не поднимая глаз от рукоделия, качает головой. Ее третий сын попал в плен при Осанье и находится во Франции. Вестей не шлет.
— Бог даст, все образуется…
Генеральша снова стоически улыбается. Должно быть, ей нелегко даются такие улыбки, думает Лолита Пальма: хлопотное это дело — постоянно соответствовать ожиданиям окружающих. Неблагодарная роль — быть вдовой одного героя и матерью троих других.
— Да, конечно…
Снова в тишине постукивают коклюшки и позванивают иголки. Семь женщин продолжают рукодельничать — готовят приданое Росите Солис, а день меж тем склоняется к закату. Журчит неспешный и бестревожный разговор о том о сем, сообщаются мелкие домашние происшествия, пересказываются безобидные городские сплетни. Такая-то родила. Такая-то вышла замуж, а такая-то, напротив того, овдовела. Такое-то семейство попало в затруднительное финансовое положение, а такая-то донья завела скандальную интрижку с лейтенантом Сьюдадреальского полка. А донья сякая-то, вконец потеряв стыд, показывается на улице мало того, что без горничной, но еще и растрепанной, неприбранной и в полнейшей затрапезе. Французские бомбы и экстракт русского мускуса, недавно поступивший в парфюмерную лавку на Ментидеро. Сквозь застекленные двери балконов проникает еще достаточно света, и большое зеркало в раме красного дерева отражает и усиливает его. Окутанная этой золотистой пыльцой, Лолита Пальма кладет последний стежок на монограмму
— Дня два назад я повстречала в кондитерской Кози… кого бы вы думали? Пако Мартинеса де ла Росу, — рассказывает Курра Вильчес. — Кажется, он с каждым днем становится все красивей… Такой смуглый, настоящий цыган… И эти его глазищи как угли… Черные-пречерные…
— Мне кажется, он чересчур смазлив… — не без ехидства вставляет Росита Солис.
— Ну, так что с ним? — спрашивает сбитая с толку Луиза Морагас. — Я видела его раза два… Он показался мне очень милым молодым человеком… Очень такой утонченный мальчик.
— И то и другое — истинная правда. Утонченный. Мальчик.
— Да что ты говоришь? — поражается крестная. — Я понятия об этом не имела…
— Да вот представьте себе.
Курра продолжает рассказывать. Дело было в том, что юного либералиста она встретила в обществе Антоньете Алькала Галиано, Пепина Кейпо де Льяно и прочих из того же крыла…
— Первейшие ветрогоны. Вся компания.
— Ну да. И вот они сказали мне, что открытие театра — дело решенное. И вопрос нескольких дней.
Росита Солис и Хулия Альгеро хлопают в ладоши. Хозяйка дома и вдова Альбы морщатся.
— Очередная победа этих французских выкормышей, — сетует генеральша.
— Не они одни добились этого. Депутаты-консерваторы тоже объявили себя горячими сторонниками открытия.
— Мир перевернулся, — жалуется донья Конча. — Не знает, каким святым молиться.
— А мне кажется, это превосходная идея, — стоит на своем Курра. — Закрыть театр — значило лишить горожан приятного и вполне нравственного развлечения. В конце концов, во многих кадисских домах ставят любительские спектакли и взимают плату за вход. Неделю назад мы с Лолитой смотрели у Кармен Руис де Мелья комическую оперу Хуана Гонсалеса дель Кастильо и «Когда девушки говорят „да“».
При этих словах коклюшки в пальцах хозяйки замирают.
— Пьесу этого Моратина?[38] Этого
— Не преувеличивайте, крестная… — вмешивается Лолита. — Это прекрасная пьеса — современная, искренняя и вполне добропорядочная.
— Все это вздор! — Донья Конча отпивает глоток холодной воды, чтобы чуть остудить свое негодование. — Где Лопе де Вега? Где Кальдерон?
Генеральша согласна:
— Открытие театра мне лично представляется просто бесстыдством. Видать, забыли, что идет война, пусть здесь она не всегда чувствуется. Люди гибнут и страдают на полях сражений и в городах всей Европы… Я считаю, что это вопиющее неуважение к ним.
— А я — что это всего лишь честное развлечение, — возражает Курра. — Театр — это дитя хорошего общества и один из тех плодов, которые дарует просвещение.
Хозяйка оглядывает ее неодобрительно и замечает не без яду:
— Куррита, Куррита… Где только ты набралась этих либеральных идей? Уверена, вычитала в «Эль Консисо».
— Вовсе нет, — заливается в ответ та. — В «Диарио Меркантиль».
— Ах, да какая разница, девочка моя!
Тут вмешивается Луиза Морагас. Ей, былой жительнице Мадрида, супруге чиновника Регентства, убежавшего от французов, странно видеть, как здешние дамы свободно рассуждают о делах военных и политических. Да и вообще обо всем на свете.
— Подобное было бы совершенно немыслимо у нас или в Севилье… Даже в высшем обществе.
Донья Конча отвечает, что иначе и быть не может. В других городах от женщины не требуется ничего, кроме умения одеться к лицу и двигаться изящно, болтать о пустяках и обмахиваться веером. Тогда как жителю Кадиса, будь то мужчина или женщина, присуще беспокойное стремление познать как можно больше. Порт и море заставляют смотреть, учат видеть и являют многое. Открытый город, вот уж который век ведущий торговлю со всем миром, традиционно склонен к свободомыслию и не может не воспитывать в этом духе свое юношество. И, не в пример всей прочей Европе, в отличие даже от самых культурных стран здесь в порядке вещей, что женщины знают языки, читают газеты, спорят о политике, а в случае надобности — все беря на себя, становятся во главе компании, как пришлось поступить Лолите после смерти отца и старшего брата. Все это принимается обществом благосклонно и более чем одобрительно — впрочем, до тех пор, пока не выходит за рамки хорошего тона и добропорядочности.
— Нельзя, однако, отрицать, — завершает донья Конча свой монолог, — что из-за войны наше юношество утратило перспективу. Слишком часто задаются тут балы, слишком много устраивается званых вечеров, слишком расплодились игорные заведения… Да и мундиров — переизбыток… Слишком много свободы и, как следствие, — говорунов, ораторствующих в кортесах и вне их.
— Неудержимая тяга к удовольствиям и развлечениям, — подхватывает генеральша, не поднимая головы от шитья.
— При чем тут удовольствия? — возражает Курра. — Мир переменился: он теперь принадлежит не только самодержавным государям, а всем… И насчет театра — это удачный пример… Пако де ла Роса и прочие считают, что для просвещения народа нет лучше средства. И что новые понятия о том, что такое отчизна и народ, с такого амвона прозвучат доходчивей.
— Народ? Вот ты сама и сказала, дитя мое, — отвечает донья Конча. — Твой Пако и остальные хотят, чтобы у нас установилась республика с гильотинами и гонениями на церковь да поглотила монархию. А один из вернейших способов сделать это — лишить церковь влияния. Перенести амвон из храма на театральные подмостки. И проповедовать оттуда свое и на свой манер… Вот и обернется верховенство народа принижением веры.
— Либералы вовсе не противники религии. Почти все, кого я знаю, ходят к мессе.
— Ну да, ну да. — Донья Конча обводит всех победительным взглядом. — Ходят. В церковь Росарио, потому что ее настоятель — из них же.
Но Курра Вильчес не дает сбить себя.
— А другие посещают церковь по соседству, — живо отвечает она, — потому что тамошний падре проклинает либералов.
