из конуса Часов.
Сие не погоня за красивостями. Я старался найти семиотически точный образ. 'Знаю лишь то, что ничего не знаю' – эффектно, но неточно. Нужна оценка. Две-три ступени зазеркальной лестницы находятся в моем распоряжении.
Интеллектуальная проза А.Столярова, базирующаяся на обширных сведениях из истории, философии, лингвистики, логики, требует двойственного комментария. Отсюда усложненная архитектура этой статьи. Лестницы, пути, лабиринты… я вынужден следовать спиральной структуре авторского текста – комментарий есть трансляция.
Третий Вавилон' – 'Изгнание беса' – 'Телефон для глухих'. Почти линейное восхождение от простого к сложному, от Реальности к калейдоскопу Реальностей. Но – на другом уровне семантически – обратный путь: 'Телефон для глухих' – 'Изгнание беса' – 'Некто Бонапарт' – та же дорога от простого к сложному. И неожиданное замыкание на 'Третий Вавилон'. Сама по себе эта повесть практически не содержит подтекста, но, будучи, включенной в Целостность, обретает его, замыкая спираль. Разумеется, не полностью.
Читая и анализируя, нельзя забывать, что Столярову, как и нам, недоступно все зазеркалье, и конструкции его также построены на песке.
Что есть истина? – спрашивает З.Тарраш и отвечает: – даже в шахматах ни в коем случае нельзя все доказать'.
Вот, кстати, и еще одна лестница. А.Столяров не способен понять и тем паче отобразить мир. В еще большей степени я не способен исчерпать Андрея Столярова, да, наверное, и передать свое представление о нем. Кроме того, читающий эти строки, несомненно, воспринял текст книги иначе, чем имел в виду автор, а в комментариях нашел совсем не то, что заложил комментатор. ('Мысль изреченная есть ложь' – недавно выяснилось, что это знаменитое высказывание имеет своей основой принципиальную семантическую некорректность естественных языков, интуитивно известную уже А.Франсу.)
Тем не менее, мы понимаем друг друга. Понимаем, разделенные пространством и временем, эпохами, предрассудками и парадигмами. Это внушает надежду.
'Самое удивительное в мире то, что он все-таки познаваем', 'индивидуальная активность не обязательно обречена на неудачу'.
Итак, мы продолжаем Путь. Нам не удастся достичь ридинг-эффекта. Мы не построим величественный Храм Истины. Но, быть может, научимся ориентироваться в Лабиринтах?
5. ТЕМНЫЕ ВЕКА
Проблема смертоносности истины неразрывно связана с историей Средних Веков. Человечество так дружно и так успешно стремится забыть и принизить эту эпоху, что на ум приходит фрейдовский термин 'вытеснение'. В данном случае приходится применять его не столько к индивидуальной, сколько к общественной психике.
Не рыцарские турниры и не подневольный труд крестьянина, 'потом оплачивающего роскошь дворянских пиров', должны стать символом средневековья. Не было там роскоши. Рыцарю жилось не намного легче крестьянина: это был НЕНАДЕЖНЫЙ МИР, неуютный даже для правящего класса, который к тому же не осознавал себя правящим. Наши расхожие представления о феодальной эксплуатации порождены анахронизмом – путаницей между Средними Веками и Возрождением.
Постоянные войны и казни также не были отличительным признаком эпохи. Сие, впрочем, очевидно.
Что же тогда?
Как ни странно, символом поголовно неграмотного мира Средневековья надо признать перо и книгу. Сложнейшее искусство логического анализа достигло тогда расцвета. Абстрактная, оторванная от Мира Мысль царила над миром.
Мысль, Слово связывали в единое целое пестрый конгломерат государств и племен Европы. Слово структурировало политику и организацию – 'по образу и подобию'.
'Семь металлов создал свет по числу семи планет…' даже ангелы подчинялись классической восходящей иерархии, изоморфной структуре церкви или общества, или, например, учебника по лингвистике.
'Железный гвоздь Распятья
Властвует над всем…'
Эпоха эксперимента – попытка сознательно построить новые общественные отношения, завещанные Евангелием. Попытка, я бы сказал, беспрецедентная, если бы не близкие аналогии.
Средневековье знало только одну структуру – пирамиду. Но пирамида обязана иметь вершину и притом только одну.
'Един бог. Едина луна. Едино Солнце'.
Едина истина.
Ее, Единственную, охраняли, не стесняясь в выборе средств. Это был высочайший долг каждого – от крестьянина до короля и папы, связующее звено, основа существования общества.
Истина должна быть простой, и ее упростили, сузив до последней крайности, отбросив все ее грани, кроме одной.
Ей служили, за нее умирали.
За нее убивали.
Сначала больше чужих.
Потом больше своих.
И, наконец, когда Средние Века сменились Возрождением, за нее стали убивать всех без разбора.
Неграмотное Средневековье не знало инквизиции. Но Слово требовало научить людей читать, и они начали читать, и некоторые стали находить в текстах свои собственные истины – с маленькой буквы. (Ридинг-эффект – от английского to read – читать.) Их, разумеется, уничтожили. Любое познание, ставящее под сомнение Единую Истину, было смертельно опасно – физически, поскольку по определению ставило под сомнение всю пирамиду общественных отношений, и психологически, поскольку выводило человека за пределы средневекового мира, заставляло взглянуть на него со стороны. 'Слишком много боли', – сказал Демиург Третьего круга, посвященный.
– Нить?
– Толстый канат, связывающий эпохи. Двадцатый век повторил ВСЕ.
'Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамой рассечен.
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем…'
Уильям Батлер Йейтс
6. АД НА ЗЕМЛЕ
'Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний. В Баварии один процесс привел на костер сорок восемь ведьм. В Каркасоне сожгли двести женщин, в Тулузе – более четырехсот. Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении, в Гольштейне, восемнадцать ведьм. (…) С благословения епископа Бамбергского казнили около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии Комо ежегодно сжигали более ста ведьм. Восемьсот человек было осуждено сенатором Савойи…'
