Рассказывая о своих реакциях в эксперименте, когда нужно было почувствовать свое лицо, многие студенты сообщали, что они обнаружили у себя «каменные» лица. Некоторые выражали гордость своим умением быть скрытными и говорили, что у них нет ни малейшего намерения отказываться от преимущества «прятаться за сценой». Можно подумать, что они рассматривают все свои отношения с людьми как нескончаемую игру в покер (по-английски «каменное лицо» буквально «лицо игрока в покер»). Если, как они утверждают, эти люди не изменяют своего «каменного» лица даже в интимных ситуациях, — против кого они играют?
Почти всем было трудно выполнять этот эксперимент. Вот типичный пример: «Эксперимент на осознавание эмоций до сих пор вызывает настолько сильное сопротивление, что не дает значимых результатов. Главные сопротивления — чувство неудобства и скука. Мне не удалось ми почувствовать выражение лица, ни заметить, меняется ли оно. Единственное выражение, которое я заметил, было нажимание нижней губы на верхнюю вверх и вперед. Я связал это с чувством беспокойного цинизма, которое я переживаю, когда слышу что-то (обычно в связи с делами), чему я не верю».
Некоторые отмечали, что их лица не изменяются, а остаются ригидными. Другие — что их лица меняются постоянно, и так быстро, что они не успевают найти слова, обозначающие их выражения. Некоторые утверждали, что как только они находили словесный эквивалент для обозначения выражения лица, то сразу вспоминали ситуации, для которых он был бы подходящим. Другие говорили, что они могли обрести какое-то выражение лица, только если придумывали какую-нибудь эмоциональную ситуацию, а потом отмечали, что происходило с лицевыми мускулами.
Обнаруженная невыразительность своих лиц дала некоторым студентам новые основания для недовольства собой: «Я нашел, что мое лицо не слишком выразительно, скорее даже придурковато. Рот чаще всего приоткрыт, а глаза косят. Обе эти привычки я могу преодолеть, только если постоянно осознаю, что я делаю со своим лицом. Я заметил, что мое лицо более выразительно, когда я взволнован. Если бы мне удалось управлять этим, полагаю, что я выглядел бы более интересным человеком». Это отражает общую тенденцию пытаться работать над симптомом, а не над его основой. Произвольно управлять чертами лица — это не выразительность, а актерство, и если только не быть очень хорошим актером, то это превращается в «корчение рож». И даже при обучении актеров признается, что можно хорошо играть на сцене, только если вызвать в себе воспоминание о сходных переживаниях в жизни и соответствующее выражение лица и прочие черты поведения, которые соответствуют этому переживанию[3]. Мы, однако, стремимся не к тому, чтобы научить вас убедительно играть сценические роли, а к тому, чтобы научить вас играть себя.
Вербализация — это «выражение словами». Если мы описываем объекты, сцены или действия, то произносим их наименования названия) вместе с другими словами, которые имеют отношение к их организации, их отношениям, особым свойствам и т. д. Мы говорим, каковы они, основываясь на видении, слышании и другом непосредственном опыте. Если мы рассуждаем о них, то манипулируем рядами слов, которые их описывают. Это может происходить уже без непосредственного опыта, потому что. коль скоро что-то названо, наименование (название) само по себе может для многих целей выступать в качестве названного предмета или явления. Производить действия с наименованиями — словесными эквивалентами называемых объектов — вместо действий с объектами может быть во многих отношениях экономнее и эффективнее; достаточно представить себе сцену обсуждения того, как перенести и передвинуть концертный рояль! Но заметьте: передвижение наименований (названий) не передвигает само по себе того, что названо.
Нормальная, здоровая вербализация обычно отталкивается от невербального — объектов, условий, положения дел и пр. и заканчивается невербальными эффектами. Это не значит, что вербализация иной раз не может быть полезной и в отношении того, что само уже вербально — книг, пьес, того, что кто-то сказал; но эта тенденция разговаривать по поводу разговоров иногда превращается в болезнь. Если человек боится контакта с актуальностью — с людьми из плоти и крови, с собственными ощущениями и чувствами, — слова начинают использоваться как экран между говорящим и его средой, а также между говорящим и его собственным организмом. Человек пытается жить в одних словах — и смутно ощущает, что чего-то не хватает.
У «интеллектуала» вербализация гипертрофирована. Он навязчиво и принудительно пытается быть «объективным» по отношению к своему личному опыту, что, как правило, означает словесное теоретизирование по поводу себя и мира. Тем временем, посредством этого самого метода он избегает контакта с чувствами, уходит от реальности и актуальных ситуаций. Он живет подставной жизнью слов, изолированных от остальной части его личности, высокомерно презирая тело и стремясь к словесным победам, «правильности» спора, произведенного впечатления, пропагандирования, рационализации, — в то время как реальные проблемы организма остаются без внимания.
Но эта «словесная болезнь» — привилегия не только одних интеллектуалов. Она достаточно универсальна. Частичное осознавание того, что что-то не в порядке, заставляет людей писать такие книги, как «Тирания слов» (Коржибский); в последние годы семантика предпринимает усилия восстановить связь слов, по крайней мере, с невербальной реальностью окружения, настаивая, что каждое слово относится к чему-то невербальному. Наши эксперименты на актуальность и абстракцию также были направлены на это. Но семантики часто начинают заботиться о точности по отношению к «вещам, которых здесь нет», используя на это все время, всю энергию и внимание и избегая таким образом семантических проблем, касающихся того, что «наличествует здесь». Они редко касаются «биологии» языка, его сенсорно-моторных корней.
Наша техника обнаружения и осознавания патологических аспектов вербализации состоит, как и для других функций, в том, чтобы прежде всего рассматривать это как существующую деятельность. Это относится как к проговариванию слов вслух, так и к «просто думанию», которое осуществляется как внутренняя речь. Сначала появляется произнесение вслух, так ребенок учится говорить, но потом человек может использовать этот обретенный в общении язык сам в себе, как «думание». В интегрированной личности такое думание — полезный активный инструмент для работы со сложными отношениями осознаваемых потребностей, воображаемых средств достижения и явного поведения, которое делает конкретным то, что сначала воображалось. Большинство взрослых людей, однако, полагают, что мышление независимо и первично: «Легко думать, но трудно выражать мысли». Это происходит из-за вторичного блока, из-за страха перед тем, как другие будут реагировать на высказанные вслух мысли. Однако если человек сможет говорить в хорошем темпе, воодушевлен своей темой, оставляет свои страхи, перестает проверять свои высказывания, прежде чем произнести их вслух, — становится очевидным, что, когда нечего бояться, речевая и мыслительная деятельность — тождественны.
Чтобы интегрировать наш вербальный и мыслительный опыт, мы должны осознавать его. Средство ориентации по отношению к речевому акту — слушание:
