— Федя! — неожиданно говорит Гмелин. — А тебе меня жалко?
— Вы скоро поправитесь, Самуил Готлибыч. Вот мы с вами через горы — и в Расею.
— Читай вот…
Федька зажигает свечу, шевелит пухлыми губами. Читает вслух письмо Гмелина.
— «Мы теперь в крайней бедности. Шестую неделю ожидаю вспоможения, но тщетно, что впереди последует — не знаю».
— Письмо-то, видишь, какое, — Гмелин опять натужно кашляет. Федька читает дальше:
— «Я нахожусь при смерти. Эмир Гамза грозит, не знает, что сделать со мной. А сделать ему осталось две крайности: или умертвить меня гладом, или продать в рабство…»
— Не дадим!.. Не дадим!.. — кричит Федька.
На его крик входит Михайлов:
— Что тут происходит?
— Да вот Федька воюет, рыцарь!
— Что же, — Михайлов хлопает казачка по плечу. — Он и вправду рыцарь. Если бы в прошлый раз не стащил лепешки, не знаю, что бы мы есть стали.
Гмелин хмурится:
— Так что же, Федор, лепешки, значит, были ворованы?
— Как ворованы? — вспыхивает Федька. — Все видели, как я их брал. Просто уцмий запретил всем что-нибудь нам давать. А людям нас жалко. Вот они нарочно и положили, чтобы я взял.
Наступает молчание.
Затем путешественник спрашивает:
— Михайлов, вы любите орган?
— Не знаю… — пожимает плечами студент.
— А я вот люблю, — мечтательно произносит Гмелин. — Там, где я родился, в церкви всегда играл орган. Фуги Баха. Вы знаете, мне кажется, у этой музыки есть цвет и запах. Цвет белый, а запах… запах соснового леса. У-у… — так гудят сосны. Плохо очень, что я не совсем верующий. Было бы какое-то утешение. Кто-то играет Баха, а твоя душа легко, как облачко, поднимается к небу.
— Бог даст, все уладится, — восклицает Михайлов, — и в скорейшем времени мы будем поспешать в Россию.
Глава XII. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
«Родина! Где она? Там, где ты умер? Или там, где ты родился? Или там, где ты жил?» — сейчас рисовальщик Бауэр думает об этом. Его начальник родился в Германии, жил в России, умер в Персии. Олеандровый венок украшает чело ученого, а в руках у него персидская роза. Роза уже поблекла.
Бауэр смотрит на цветок.
— Розы быстро вянут. Они…
— Они слишком красивы, чтобы долго жить, — заканчивает его мысль студент Михайлов.
— Да, — кивает Бауэр. — Их трудно писать…
Художник и студент вновь смотрят на цветок, а потом Бауэр спешит к телеге.
— Не довезем мы его до России. Право, не довезем. Жара.
Они смотрят в небо: яркое, горячее солнце. Михайлов сегодня проклинает солнце. Пусть дождь, пусть слякоть, только не солнце. Если оно будет печь так еще день — все кончено. Придется хоронить здесь, во владениях уцмия.
— Черт! — Михайлов ругается и, испугавшись такого кощунства, торопливо крестится. — Спаси и помилуй… Гмелин тоже часто поминал это слово: «Помилуй нас, судьба». Однако даже мертвого судьба его не баловала и не миловала.
Студент Михайлов не раз видел, как трудно умирали люди… И все-таки умереть в чужой стране…
Цок-цок-цок… — бойко стучат копыта. Лошади бегут рысью.
Рисовальщик поднимает голову и замечает перса на жарком, взмыленном коне.
— Великий аллах, — приветствует перс. — Благослови ваш путь и усей его розами.
В ответ путники едва склоняют головы. Перс спрыгивает с лошади, подходит ближе:
— Мир вам…
— Мир, мир, — Михайлов смотрит на него исподлобья. — А ты зачем пожаловал?
— Мой повелитель послал меня узнать о здоровье высокочтимого бека Гмелина.
— О здоровье? — от удивления Михайлов столбенеет. — Да он уже умер…
— Мой повелитель изволит сомневаться. Он так любил бека, что…
— Что? — взрывается Бауэр. — Что хочет еще раз его убить? Нет, не выйдет. Нельзя убить два раза.
Художник дико, безумно хохочет.
Перс невозмутимо взирает на рисовальщика и так же сухо и бесстрастно продолжает:
— Пока мой повелитель не убедится в здравии бека, русские не покинут пределы ханства.
Отвернувшись, Михайлов молча показывает на телегу. Скрестив руки, ждет. Перс осторожно подходит, будто крадется. Долго что-то нюхает, а затем, внезапно наклонившись, начинает крючковатыми пальцами щупать мертвое тело.
— Хватит, — кричит Михайлов. — И так ясно.
— Ясно, бек, ясно. — Перс достает маленькую иконку в золотом окладе. — подарок уцмия.
— Ну, — насмешливо говорит художник, — расщедрился наконец.
Он берет иконку, долго рассматривает ее и отдает персу обратно. В недоумении посланник уцмия прыгает на коня и, гикнув, скрывается за поворотом.
Пыль, поднявшись столбом, блеклой позолотой ложится на шапки.
Все так же нестерпимо печет солнце. А русские тихо и печально идут туда, где ветер и снег, туда, где холодная белая Россия. Идут они, и под унылый скрип колес каждый вспоминает пройденный путь.
Несмотря на горе, им трудно сейчас, расставаться с Персией. Земля, где ты страдал и мучился, всегда будет дорога тебе.
Так она была дорога Гмелину. Здесь погибли его друзья. Здесь умер и он сам.
— Э-э-э-э!.. — кричит возница.
Навстречу русским едет горец. Он снимает шапку и, поклонившись усопшему, ждет на обочине.
— Гей! — окликает его Бауэр. — Скоро ли уцмиевские владения кончатся?
Горец не понимает. Тогда Бауэр просто протягивает руку по направлению к горам и говорит:
— Уцмий!
Горец понял. Он показывает на ближайшую гору. До нее верст десять.
К вечеру путники достигают перевала и, перейдя его, останавливаются. В листве могучих платанов перекликаются вечерние птицы. Небо вверху густеет, становится похожим на большой синий купол. Горы, как пирамидальные колонны, поддерживают его. Над колоннами постепенно, одна за другой загораются зеленые лампады.
— Может быть, здесь? — тихо, почти шепотом спрашивает Бауэр.
Михайлов кивает.
— А гроб? — недоумевает Федька.
— Успокойся, — гладит его по голове Михайлов. — Схороним как положено.
Потом Бауэр и Михайлов долго роют могилу. Тело Гмелина бережно кладут на одну из досок, прикрывают сверху другой.
Федька низко опускает голову. Он не в силах смотреть: вот-вот навсегда, навеки уйдет дорогой и близкий человек.
