Чубарка сам решил этот спор.
Страшные дни ледника и долгая болезнь навсегда запомнились лошади. Он положительно боялся отца, боялся его вида и голоса.
Из его рук он отказывался брать лакомства и всегда прижимал уши, когда отец поглаживал его.
Отцу это было неприятно. Чубарка прежде очень любил своего хозяина, и отец старался опять с ним подружиться.
Как-то вечером отец в прекрасном настроении возвращался домой. Проходя мимо конюшни, он вздумал зайти приласкать Чубарого и угостить его яблоком.
В конюшне было темно. Отец прошёл в стойло. Лошадь сердито всхрапнула.
— Но-но! Не узнал? — примирительно крикнул отец.
Нет, Чубарка узнал его сразу. Он подобрался и вдруг изо всей силы грохнул копытами в стену.
Отец бросился в угол. Лошадь тоже притихла и вгляделась в темноту.
— Чубарка! Чубарка, ты что это? А? Хозяина? Своего собственного хозяина? Ах ты, злопамятная скотина!
Через несколько дней к нам во двор привели горячего серого иноходца.
— Годен только под седло! — с довольным видом объявил отец. — Сидишь на нём словно в кресле. А в ушах ветер свистит, да столбы знай мелькают вдоль дороги.
Мы с увлечением исполнили за конюшней танец «диких с острова Фиджи».
Вскоре после этого отец совершенно помирился с Чубарым, но никаких попыток отобрать у нас нашего верного друга он больше не делал.
В Озёрный посёлок перебрался новый доктор. Это был весёлый толстый человек, и карманы у него всегда были набиты конфетами, крючками для удочек, свистульками и другими прекрасными и полезными вещами. Нашего Чубарку он называл «ледниковый период».
Нам очень нравилось, как он красиво и научно выражался. Карманы его тоже пришлись нам по душе. Докторята были нам сверстники. И всё было бы отлично, если бы не лошади.
Докторские гнедые не давали нам жить. Каждый день они летели в школу впереди Чубарого. Они были отличные лошади, эти докторские гнедые, мы должны были это признать. А вы думаете — это приятно?
С первого же дня докторята стали задевать Чубарого:
— Куда вам с вашим «периодом» до Орлика и Змейки!
— Да если бы Чубарый только захотел…
— А что же он не захочет?
— Стоит тоже… со всякими гоняться.
— «Со всякими»!.. У, хвастунишки несчастные!
Мы долго крепились. Гоняться по дороге в школу нам запретили, пригрозив отобрать Чубарого. А докторские думали: мы боимся — и дразнили нас всё пуще.
И мы не выдержали.
— Ну ладно. Вставайте только пораньше — поглядим, чья возьмёт.
Назавтра, в шесть утра, мы выехали из ворот и ждали на дороге.
Юля старательно завязала под подбородком тесёмочки от шапки.
Мы оглянулись на докторский дом.
У них ворота были настежь. Тёмно-гнедая пара стояла в глубине двора. Вот все выходят, усаживаются. Тронулись…
Стуча копытами, кони пробежали по мосту. Исчезли за поворотом. Ага, вот они…
— Трогай! — закричала я вдруг неожиданным каким-то голосом.
Сани дёрнулись. От толчка у меня звонко стукнули челюсти.
Мы выехали в поле.
Гонка должна была начаться сразу же, за первым поворотом, а закончиться у спуска возле мельницы, около каменных столбов.
Мы волновались за Чубарого и молчали. Был сильный мороз, но Юля стянула рукавицы.
— Жарко, — сказала она и бросила их на дно саней.
Лошади выровнялись и понеслись.
Мне хорошо запомнилось это утро. Над белым полем холодный дым. Солнце только-только начинало выглядывать. По гладкой, пустынной дороге с визгом скользили двое саней.
Сегодня уж Юля не решилась пустить противника вперёд (как она иногда делала), а старалась держаться всё время наравне.
Чубарый шёл превосходно. Мы ждали только первого лога. После него сразу всё будет ясно. Там, за поворотом, дорога настолько узкая, что двум саням рядом ни за что не проехать. Либо проскочить вперёд, либо пропустить докторские сани.
Юля это хорошо понимала и торопилась изо всех сил. Вот лог уже близко, а сани всё ещё идут вровень.
За поворотом спуск и небольшой подъём на гору. Рядом ещё есть старая, почти заброшенная дорога. По ней и спуск и подъём короче, но гораздо круче.
Юля оглянулась на нас.
— Айда по старой! — махнула рукой Соня.
И в тот момент, когда докторские сани проскакали вперёд, мы резко повернули, провалились в сугроб, выбрались на старую дорогу, ахнули вниз и вылетели наверх под самым носом у гнедых.
— Ой-ой! — вырвалось у киргиза-кучера. — Кондай яхши![8]
Теперь только не пропустить их в узком повороте у реки.
Сзади слышны удары кнута. Это докторский кучер в сердцах хлещет по гнедым. Наш Чубарый мчит впереди вдоль самого берега. И вон уж виднеются каменные столбики…
Последний поворот.
— Р-раз!..
Сани сильно накренились, раскатились, и мы, как горох, посыпались на лёд.
Падая, я видела, как мелькнули гнедые и, тяжело дыша, стали у финиша.
Вытряхнув нас, сани выпрямились. Юля сильно ударилась, но осталась в санях. Она выехала на дорогу, остановила Чубарку и сконфуженно глядела, как мы, прихрамывая и потирая бока, подбирали шапки и книжки.
Подбежали докторский кучер и старшая девочка.
Они участливо спросили, скрывая торжество:
— Ну что, все целы? Костей не поломали?
— Не поломали! — буркнула Соня.
Докторские, широко улыбаясь, вернулись обратно, что-то крикнули, и гнедая пара спокойно покатила дальше.
«Тогда считать мы стали раны…»
Соня вывихнула большой палец. Юля разбила зубы, стукнувшись о передок саней, и всё время плевала кровью. У Наташи была шишка на лбу и ссадина на носу, а мне отдавили ногу.
Всем было больно. Но что это за боль! Главное, первыми пришли всё-таки гнедые!
К весне Чубарка совсем выправился и стал, как прежде, драчуном и забиякой. Чуть только забудут запереть ворота, он уже на улице и уже дерётся с чужими лошадьми.
Он умудрялся затевать драку даже в упряжи. Увидит, бывало, на другой стороне улицы лошадь, насторожит уши, выгнет шею гоголем, так, что со стороны даже смотреть трудно, и медленно поворачивает сани. Подходит и начинает обнюхивать.
Долго, изгибая шеи и нетерпеливо топая ногами, стоят лошади, ноздря к ноздре. Потом вдруг завизжат, вздёрнут морды и снова внюхиваются.
Так бывало, если в упряжи. А без неё — другой разговор. Раз, два, понюхались — и хвать зубами за загривок! Или повернутся и угощают друг друга увесистыми ударами.
