родственники… Саша сплюнул с досады.
Он миновал вычурный, с лепниной по потолку подъезд. Слева в стене еще сохранился беспомощно распахнутый рот наполовину заложенного кирпичом камина. Казалось, какой-то замурованный в стену великан все еще продолжает безнадежно взывать о помощи.
Когда-то это был красивый подъезд. С мозаичными рисунками на лестничных площадках и витражами в окнах. На ступеньках еще кое-где сохранились бронзовые колечки – в них вставляли прутья, прижимавшие к лестнице ковер. Да, а галоши обитатели этого подъезда наверняка снимали в самом низу…
Потемневшие от времени перила с чугунными литыми решетками, словно на невских мостках. Высоченные потолки. Им под стать и двери – тоже высокие, двустворчатые, с несколькими филенками, обитые понизу латунными листами… Кое-где даже остались совсем-совсем темные медные таблички. «Действительный тайный советник…» – дальше Саша разобрать никогда не мог, как ни старался. Уцелело несколько старых-престарых звонков – когда поворачиваешь ручку, внутри звякает колокольчик. У бабушки Оксаны тоже был такой.
Да, богатый это был дом, и люди в нем жили тоже небедные. Богема. Литераторы, адвокаты, известные врачи и инженеры… А потом все изменилось. И теперь дорогие филенчатые двери вместо темного лака покрывала безобразная коричневая краска, косяки испятнала шрапнель бесчисленных звонков, под и над которыми чьи-то руки вкривь и вкось поналяпывали бумажки с фамилиями жильцов. На иных дверях звонков было меньше, но тогда каждый сопровождался целой инструкцией типа «Ивановым – один звонок, Петровым – два, Сидоровым – три… Михайловым – девять, Медведевым – десять».
Дверь бабушки Оксаны отличалась от прочих только одним звонком. Это была единственная отдельная квартира на всей лестнице. Аккуратная такая дверь, с половичком и миской для бродячих кошек. Под стать хозяйке.
Саша достал ключи. Ему очень не хотелось входить внутрь. Туда, в аккуратный, столь же вожделенный для матери и Ирки двухкомнатный рай, где все как при жизни бабушки: лежат ее рукоделия, ее толстые журналы (несмотря ни на что, она выписывала «Новый мир», не мыслила себя без этой серо-голубой обложки), ее книги… Все, все осталось – а человека уже нет.
Мягко щелкнул замок. Прихожая. Все в полном порядке. Аккуратно выстроилась тщательно вычищенная обувь, которую больше ни разу не наденут. На вешалке – пальто и зонтик, они тоже больше никогда не пригодятся хозяйке.
Саша осторожно разулся. Никто не посмотрел бы на него неодобрительно, если бы он вперся в комнаты, не сняв ботинки, но сделать такое казалось кощунством.
В гостиной, как и в прихожей, царила идеальная чистота и порядок. Бабушка Оксана явно не собиралась умирать, она даже не думала о смерти. Наоборот. Редкого жизнелюбия была старушка.
«Тяжкий грех на житье свое жаловаться», – частенько говаривала она. Ничем вроде бы не болела. Сердце нормальное для ее лет. Никаких внутренних болезней врачи у нее тоже как будто не находили… Однако же вот присела Оксана Сергеевна на скамеечку у пруда… и умерла.
Собственно говоря, Саше нужно было только одно – убедиться в отсутствии завещания и забрать документы бабушки Оксаны. Все. Мать и Ирка не сомневались в том, что квартира отойдет им, и уже намеревались закатить по поводу кончины ненавистной метровладелицы ха-а-ароший банкет. При одной мысли об этом Сашу передернуло. Не-ет, на такой банкет его и арканом не затащишь.
В гостиной было много интересного. Например, пара здоровенных напольных ваз – бабушка Оксана утверждала, что они принадлежали еще ее деду и стояли в их доме на Большом проспекте. На стене Саша заметил и свой подарок – небольшой японский пейзажик с непременной Фудзи.
Между окон замерло старинное бюро красного дерева. Бог весть, как уцелело оно в блокадные годы, не пошло на дрова. Бабушка Оксана хранила в нем все свои документы.
Саша открыл небольшую, туго набитую бумагами шкатулку.
Паспорт. Пенсионная книжка… Стоп, а это еще что такое?
Сколотые скрепкой, там лежали две бумаги. Одна – сугубо официальная, с какими-то сиреневыми печатями и подписями. Другая – исписанная четким и красивым бабушкиным почерком.
Инстинкт советского человека заставил Сашу прежде всего взглянуть на официальный документ. Это оказалось завещание. Надежды матери и Ирки рушились в прах – квартира оказалась приватизирована и завещана. Отнюдь не им, ближайшим родственникам. А некоему Игорю Валерьевичу Поплавскому.
Саша как стоял, так и сел. Какой такой Поплавский? Какое такое завещание? Ничего не понимаю… Взгляд Саши невольно упал на вторую бумагу. Это оказалось письмо, и было оно адресовано ему лично.
«Сашенька!
Увы, мой милый, раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет на свете. Знаю, мой хороший, что тебе будет больнее всех.
Ненавижу и не верю старикам, которые на вопрос: проживи вы жизнь заново, что бы вы сделали по- иному? – гордо отвечают: «Ничего!» Всегда есть что изменить и что исправить. Мне тоже. Невозможно, скажешь ты?
Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что для меня это оказалось возможно. И это – великое счастье.
Верю, милый, что ты понял бы меня, поэтому поверь просто так, как верил мне всегда. Игорь Валерьевич Поплавский – близкий мне и очень порядочный человек. Да, мой дорогой, я всегда говорила, что квартира эта – твоя. Но Игорь Валерьевич сделал для меня столько, что я не могла его не отблагодарить. Поверь и прости. Твоя бабушка была очень счастлива. Очень. Как только может быть счастлив человек.
Письмо это – только для тебя. Что скажут остальные – мне все равно. А вот если бы ты рассердился, мне было бы больно».
Саша несколько раз осмотрел завещание. Все правильно… Поплавский Игорь Валерьевич. Чин чином…
Глава вторая
Света
Светочка красиво скучала. А красиво скучать – это значит уже полчаса сидеть на диване, изящно разместив длинные ноги, и, слегка наклонив головку, задумчиво отслеживать перламутровым ноготком узоры гобелена обивки. Виталий, видите ли, совершенно не выносит кожаной мебели. Даже в своем донельзя крутом офисе поставил пластиковые стулья (ну совсем как у них на даче!). Секретарша Ольга однажды проговорилась, как он мастерски доводит до белого каления не слишком желанных клиентов. В самый разгар занудных переговоров, поерзав, вдруг встает с места и, поправив вышитую подушечку на сиденье, застенчиво признается:
– Геморрой, знаете ли…
Светочка позволила себе тонко усмехнуться. Однажды они сидели в гостях у Юрки, коммерческого директора. Виталий тогда задумчиво окинул комнату взглядом и заметил – в шутку, но не без брезгливости:
– У вас, Юрий, не гостиная, а «Милки Вей» какой-то.
– Почему это? – насторожился хозяин. Должность у Юрика и впрямь звучная, но сам он – свежесрубленный, как деревенская баня.
– В ней так много телячьей кожи. Того и гляди – замычит!
Еле заметное облачко досады пробежало по Светочкиному лицу. Черт, совсем забыла – утром не посчитала калории. Хмуриться она не позволяла себе ни при каких обстоятельствах. Лицо должно быть спокойным и ухоженным. И замкнутым – это про Виталия. Помнится, какая-то костлявая немка у Ниагарского водопада чуть не грохнулась в обморок, когда у Светы навернулся в воду «Olimpus». Сумасшедшие русские лишь проводили утонувший фотоаппарат взглядами да пожали плечами.
«Минитель», модная домашняя шпаргалка-компьютер, с готовностью высветила на экране все нужное. Авокадо с французским пикантным майонезом и чашка кофе (с сахаром) потянули на 325 килокалорий. Ласково подмигнув, «Slimfood», программа для озабоченных фигурой, предложила четыре различных меню на день. Вкусненько, вкусненько, но не подходит. Сегодня Виталий просил немного на него попахать – пробежать с какими-то полезными «дойчами» по Русскому, а вечером с ними же оттянуться в «Европе». Светочка хоть и маялась этой модной дурью с расчетом калорий, но в еде толк знала. Последняя глупость –
