В 10.30 вошел в поезд на станции «Гражданский проспект». Сел примерно в середине вагона. Газету купить не успел, поэтому стал просто рассматривать пассажиров. Прямо перед ним стал мужчина в темно- сером плаще. Буквально через несколько секунд С. почувствовал сильный страх. Причем не перед человеком, а именно перед этим плащом. Глухая застежка, необычно тяжелая ткань. Спустя короткое время С. догадался, что плащ – просвинцованный. Поднял глаза и увидел, что лицо стоящего закрывает респиратор. Откуда-то в руках у мужчины появился дозиметр. Он навел его на С. Судя по сильному треску, С. догадался, что получил огромную дозу облучения. В ужасе нажал кнопку экстренной связи «пассажир – машинист». Снят с поезда на станции «Академическая». Госпитализирован. Алкоголем не злоупотребляет. Ранее ни в семье, ни у самого С. психических отклонений не наблюдалось. Полностью пришел в себя через сутки».
Сам Игорь Статицкий рассказывал эту историю гораздо красочней. Ему ли не знать, как трещит дозиметр в ста метрах от четвертого энергоблока…
«Пострадавшая Д.
Ехала на работу с обеденного перерыва. Села в первый вагон на станции «Академическая». Немного опаздывала, поэтому не успела дома покрасить губы. Достала пудреницу, губную помаду. В зеркальце увидела свое лицо, стареющее на глазах. Хорошо запомнила, как мгновенно поседели волосы и провалился беззубый рот. Сильная истерика. Госпитализирована «Скорой помощью» со станции «Политехническая». Пришла в себя через десять часов. До сих пор устойчивый страх перед зеркалами. Алкоголем не злоупотребляет. Ранее ни в семье, ни у самой Д. психических отклонений не наблюдалось».
Красивая, моложавая дама. Ни за что не дашь ей ее сорока семи. Сильный характер, ответственная должность. Полгода назад вышла замуж за человека младше ее на пятнадцать лет.
«Пострадавшие братья С. Близнецы. 43 года. Живут в Ленинградской области. Приехали в Санкт-Петербург в гости. Вышли из пригородной электрички. Пережидали толпу, купили пива, покурили на платформе. Вошли в метро на конечной станции „Девяткино“. Сели в первый вагон. Напротив сел мужчина в мохнатом свитере зеленого цвета. Буквально через несколько секунд после отправления поезда практически одновременно братья обратили внимание на этот свитер. Оба видели, как шерсть превращается в водоросли, лицо сидящего человека бледнеет и раздувается. Одновременно вагон начал наполняться водой. При подъезде к станции „Гражданский проспект“ они уже сидели в затопленном вагоне, полном утопленников. Прибывший врач зафиксировал шоковое состояние и сильнейший бронхоспазм. У одного из братьев остановилось дыхание. Госпитализированы в тяжелом состоянии».
Поговорить ни с одним из братьев Спицыных Профессору не удалось. Их лечащий врач, удивительно любезная и сообразительная дама, охотно сообщила, что подобные случаи хоть и крайне редко, но все же наблюдаются у однояйцевых близнецов. Причину внезапного помрачения рассудка у двоих взрослых, здоровых крепких мужиков врач видела в неумеренном потреблении суррогатного алкоголя.
СССР не угомонился, а съездил в родную деревню Спицыных, где и узнал, что, во-первых, братья никаких суррогатов век не пили, да и зачем, когда дома завсегда в шкафу «четверть», не меньше, родного, «картофельного». И во-вторых, что отец близнецов утоп, уж годков тридцать как. Пошел купаться да, видать, в тине завяз. Только через десять дней его к берегу и прибило. Мальцы его как раз по берегу шастали. Ну и нашли. Переживали тогда шибко.
«Заметим, что пострадавшие – в основном мужчины. Не наблюдалось ни одного случая галлюцинаций у детей», – написал Савелий Сергеевич на отдельном листке.
– Ну и что? – нетерпеливо спрашивал Шестаков, быстро листая папку. – К чему нам эта лирика?
– Как это к чему? – СССР, как обычно в разговоре с Мишей, начал багроветь. Он совершенно не привык, чтобы его труды обзывали «лирикой» и относились столь легкомысленно. – Вы что, не видите закономерности?
Разговаривать было страшно неудобно. В комнату непрерывно входили и выходили люди, приносили какие-то ящики, что-то постоянно спрашивая у Шестакова.
– Знаете, Михаил, я лучше попозже зайду, – предложил СССР.
– Хорошо, – как-то слишком равнодушно отозвался Миша. – Да, а как с уловом быть? Сегодня три штуки попалось. И вчерашних две. Заберете?
– Заберу, – покорно ответил Профессор.
К вечеру подсобка уже не так сильно напоминала штаб, как днем. Толик уютно пил чай, вяло переругиваясь с Шестаковым. Миша выглядел уставшим, но глаза его глядели весело.
– …Завтра подписываю последние бумаги – и вперед, – говорил он Мухину.
– А по-моему, ты торопишься, – заметил Толик, отставляя пустую чашку. – У нас и доказательств почти нет.
– Все вопросы к товарищу Профессору. – Миша сделал в сторону СССР широкий приглашающий жест.
Почему-то именно это равнодушно-ироничное движение ужасно оскорбило Савелия Сергеевича.
– А знаете, Михаил, – чуть срывающимся, звенящим голосом начал он, – а вы ведь зря так легкомысленно от меня отмахиваетесь. И сейчас, простите, вы напоминате мне ребенка, который, увлекшись новой игрушкой, задвигает в угол старую.
– Игрушки? – пришла очередь побагроветь Шестакову. – Ну и сравненьица у вас, господин Профессор!
– Ага! – страшным голосом произнес СССР. – Вот уже «господин», а не «товарищ»!
Мухин, в предчувствии скандала, переводил умоляющий взгляд с Профессора на Мишу, но не мог произнести ни слова.
– Вас не устраивает мое сравнение? Я могу привести другое, и даже не одно. Вы, вероятно, относитесь к тем современным господам, которые берутся в одиночку спасать мир? И всерьез убеждены, что главный принцип жизни – неистребимое и всеразрушающее: ввяжемся, а там разберемся! Пора бы уже переболеть этой детской болезнью и начать наконец думать! Думать хоть чуть-чуть, а потом уже действовать!
– Уж не вы ли будете учить меня думать? – Шестаков медленно встал, и у Толика вдруг мелькнула жуткая мысль, что он сейчас ударит Профессора.
– Буду! – срывающимся голосом крикнул Савелий Сергеевич, и сразу стало ясно, что разговаривать в таких тонах он совершенно не умеет. – Уже в течение, как минимум, недели я наблюдаю за вашей активной деятельностью. Не надо быть гениальным провидцем, чтобы понять: здесь готовится боевая акция. Проще говоря, вы собираетесь воевать. Прекрасно! С кем? С крысами! Вот этим! – Нельзя не признать, что Профессору вполне удалось эффектно открыть ящик с винтовками. – И где? На территории противника! В плохо освещенных тоннелях, с массой боковых ходов, низкими потолками, проводами на стенах… Простите, но вы – скверный полководец. Мы не знаем, почему люди сходят с ума в метро, а вы собираетесь запустить сюда вооруженных неподготовленных людей! Вы не подумали о том, что они могут просто-напросто сгоряча перестрелять друг друга?
Шестаков так же медленно сел. Тысячи самых злых и обидных слов еще вертелись у него на языке. Но теперь все они предназначались ему самому. Страшным усилием Миша проглотил свое самолюбие и глухо сказал:
– Савелий Сергеевич, я болван.
И снова, как две недели назад, СССР сидел за столом и перебирал бумаги в черной папке. Теперь он это делал уже по-хозяйски, кратко комментируя полученные сведения. Он оценил мужественное признание Миши, поэтому старался говорить по возможности мягко и деликатно.
– Я начал догадываться об этом уже после третьего визита… Смотрите. Все галлюцинации имели, так сказать, бытовую окраску… Жуткие, нелепые видения, но совершенно жизненные: утопленники, радиация, серьезная травма… Я не нашел ни одного человека, который бы видел нечто сверхъестественное…
– М-м-м… – Толик хотел было что-то сказать, но лишь вопросительно глянул на Шестакова.
– Простите? – После своего недавнего бурного монолога СССР вернулся в привычный образ интеллигентного человека. – Вы что-то хотели сказать?
– Да… – Мухин помялся. – Вот вы говорите: ничего сверхъестественного. А я помню, что одна женщина… Давно еще… Помнишь, Мишка?
– Калашникова Антонина Васильевна, – по памяти процитировал Шестаков, – дежурная по станции «Площадь Мужества». Остановила эскалаторы. Жертв нет. Только народу много попадало.
