Саша, а не Саня, который Двоечник!) может существовать в двух ипостасях (вариантах, образах, личностях – как больше нравится). Местным Саней-Двоечником, с крошечным наблюдателем – Сашей Самойловым на краешке сознания, этаким электронным «жучком». Или самим собой, человеком из мира трамваев и троллейбусов, домашних собак и тривиальных комаров. Второй вариант сильно уязвим. Дело в том, что окружающий мир настолько, мягко говоря, необычен, что через пять секунд пребывания самим собой остается единственное желание – свалить отсюда как можно быстрее.
Теперь уже можно с уверенностью сказать, что произошла громадная ошибка. И вместо того чтобы с Сашиной помощью отправиться в СВОЙ мир, Света каким-то образом открыла Саше вход в мир Виталия Антонова. Для тех, кто хоть чуть-чуть знал этого человека, подобные сюрпризы не покажутся слишком удивительными.
Саша сидел на задворках сознания, глядел на мир Антонова глазами Сани-Двоечника и тихо балдел. Ошибка в перемещении выяснилась почти сразу, можно было давно двигать домой. Но… Покажите мне мужика, который не воспользуется возможностью запросто, с автоматом за плечом, побродить в компании отличных ребят, пошугать местную живность и послушать за чаем байки Кувалды Гризли… Да, в общем, и не в этом дело. Смутное, сильно размытое, но четко уловимое ощущение опасности, возникшее буквально сразу, с первой минуты нахождения в этом мире, как раз и мешало двигать… Какого, собственно, черта мы так быстро успокоились? Ну да, похоронили. Так вот же он, здесь, – здоровехонький и живехонький, мрачно глядит на старого болтуна в кепке-бейсболке, а думает… думает явно о своем. Нет, дружище Самойлов, погуляй-ка ты здесь еще немного, авось и выяснишь чего.
– …не лопочи, пацан, я говорю: можно там пройти! – Спор был в самом разгаре.
– Все. Хватит орать, – вмешался, наконец, Вомбат. Оно, конечно, в споре, может, и рождается чего полезное, но Командир наш этих «родов» страсть как не любит. – Что ты предлагаешь? – обратился он к Кувалде.
– Это, ить, и ежу – ежнее, – обрадовался тот, – вот та-аким манером вдоль Нового Русла идем, потом уголочек среза-аем – и по болоту шагов сто двадцать…
В воздухе повисла ужасно неловкая тишина.
Кувалда распинался еще минуты три, а потом замолк и удивленно поднял голову:
– Это, чего ж такое, добры люди? Зачем рожи-то такие скорчили, будто я пукнувши принародно? Коли что поперек сказал – укажи, да тока буйну голову не секи…
Вот теперь поди объясняй ему, чего молчим.
Маленькое лирическое отступление об интимных нюансах нашей бравой Команды. Брось хихикать, дело серьезное, хоть и выглядит, как детский энурез. Энурез? Это слово мудреное. Короче, Цукоша так называет, когда в постель писают.
Вот кто хоть раз наших ребят в деле видел, ни в жисть в такую чешую не поверит. И глупо, и ничего с этим не поделаешь… Короче, так. Суеверные мы очень. А знаешь, как тяжко – мало того, что по сторонам внимательно смотреть, каждую мелочь сечь, так еще и следить, чтоб эта мелочь не сглазила кого… Вот у Цукоши, например, точно известно, под самой нижней фуфайкой, ну той, что под майкой, крестик нательный серебряный висит. На какого лешего, спрашивается, носит? А Ленька, это уж каждый знает, как в Квадрат идем, всю дорогу пальцы скрещивает. Вот интересно, когда в последний раз, после той Трубы, у него вместо рук месиво из костей и бинтов было – чего скрещивал? Даже Командир… Ладно, не будем при посторонних…
Усек? А вот теперь можно и не спрашивать, почему все замолчали. Чего можно сказать, когда у тебя на глазах корявый немытый палец Кувалды Гризли чертит по карте путь – ну, точнехонько! – повторяющий наш, тот, что в Гаражах перестрелкой закончился?
Тут Кувалда вдруг как хлопнет себя по лбу да как закричит, будто его осенило!
– Ах, ты, ежкин кот! Ну и память пошла у старика! Хуже решета глиняного! Я ж сразу хотел вам эту хохму запродать! А ты, ты ж… – И еще на пять минут причитаний да огорчений. – Туда ж друга дорога есть! Как раз до Девяткино! От-то я вас щас байкой порадую, песней развлеку…
Все облегченно зашевелились, загомонили, завыказывали жуткий интерес, наперебой Кувалду уговаривать стали: рассказывай скорей, да не томи… Хреново сыграно, ничего не скажешь. Да главное не это, главное, что неловкость проехали.
– Это, ить, компашка тут объявилася, на Железке промышляет. Название запямятовал, то ли «Карусель веселая», то ли «Мамзель крутая», не помню, право слово. Так эти самые ребяты, как есть, атракциен слепили: откопали гдей-то дизелек старый и теперича гоняют на нем – между Лечебницей и Девяткином…
– Зачем? – удивился Вомбат сразу за всех.
– Эт-то так, людям для удовольствия, а себе – в прибыль.
Все еще сильней загомонили, обсуждая странных ребят.
– Не пойму, – Пурген повернулся к Стармеху, – или я подзабыл, что такое удовольствие? Чего там делать-то?
– Это – не тебе судить! – Гризли поперхнулся собственным кудахтаньем. – Ты-ть, молодняк, небось и Железку-то издалека видел, за версту, чай, обходил…
Леня тщательно прокашлялся и очень звонко сказал:
– Ты, Кувалда, человек новый. Выбирай, пожалуйста, выражения. Я, может, с виду добрый, но в душе очень ранимый. Могу и пристрелить сгоряча.
– Эт-то, не серчай, не серчай, паря, – загудел смущенный Кувалда. – Я, ишь, стоко по свету мотаюсь, кажись, лет сто, потому мне все вокруг молодежью кажутся. Не серчай, я ж не со зла… – И долго бы еще, наверное, расшаркивался, если бы Вомбат аккуратно не вернул его в нужное русло:
– И часто эти твои «карусели» так развлекаются?
– А это как клиент подвалит. Бывает, и неделю пустыми стоят… Кто ж такую дуру порожняком погонит?
– А чем берут?
– О-о-о, тут дело обсуждаемо. У кого что есть… Могут салом, а могут и проволоки медной моток взять. А могут и не поладить… Одни хлюпари, знаю, с самой Матоксы мешок «дури» приперли, за атракциен отдавали. А те – не-тко, не позарились на таку отраву… А вот Юру Деревянного за так катают…
– Почему?
– Это, уж больно песни жалистные поет. Как есть, слезу прошибает.
Убей, расстреляй – из наших никто и слыхом не слыхивал о Деревянном Юре, который к тому же песни «жалистные» поет.
– Ну, ясно. Сверачивай карту, Дима. Завтра додумаем.
Командир наш, похоже, заскучал. Странно. То ли подлянку какую почувствовал, то ли «дурак-трава» в нем все еще говорит?
– А почему завтра? – Дима даже охрип после бурного обсуждения. – Чего тут думать? Найдем этих, твоих… Слушай, Кувалда, а ведь чего-то здесь не то… Дизелек, говоришь? А топливо?
– А это, чего не знаю – врать не буду, – торопливо заговорил Гризли. Значит, действительно не знает, поэтому и смущается. – На чем ездют – не докладывали, да я и сам в технике – не мастак. Может, на керосине, а может, и воду болотную заливают…
– Я думаю, с этими товарищами мы связываться не будем, – с нажимом сказал Командир. Да поздно. У Стармеха уж глаза загорелись, Пурген Цукошу подначивает, в бок толкает. Приключение!
– Да подожди ты, Вомбат, проверить надо. Может, стоящее дело-то? Если получится, прямо до метро и домчим! – Стармех говорил убежденно и смело.
– Конечно! Если у них и правда это дело накатанное – доедем без проблем! – Это Пурген подключился.
Азмун не успел произнести свою реплику. Вомбат встал и сказал сквозь зубы, глядя прямо перед собой:
– Я не понял. Мы что здесь – в парламент играем? Я. Сказал. Завтра. Обсудим.
Это мы-то – обсудим. Все, конечно, заткнулись. А сам Вомбат, между прочим, еще час, не меньше, с Кувалдой о чем-то в сторонке шептались.
Бедный Стармех, как застоявшаяся лошадь, бродил вокруг костра, взбрыкивая ногами.
