недоедание,- сообщил виконт д'Оптэр.
- Два фунта хлеба, и столько же мяса, и кружка вина - вот ежедневная порция конного солдата, - объявил капитан де Кай и де Ругон.
- Я считаю полтора фунта на человека, - продолжал Неустрашимый, - это составляет в день две тысячи сетье для всего города, если принять, что из одного сетье пшеницы можно выпечь двести фунтов хлеба. Хлебные склады в гавани, снабжающие город пшеницей, вмещают сто двенадцать тысяч сетье. Остального запаса зерна и муки, разбросанного по пекарням, амбарам и мельницам, едва хватит на два дня. Необходимо поэтому разрушить огнем обе большие мельницы и хлебные склады в гавани, едва лишь наши войска появятся перед городскими стенами. Кто готов пожертвовать жизнью ради этого предприятия, от удачного исхода которого зависит успех кампании?
- Я! - крикнул Тюрлюпэн.
В зале воцарилось молчание. Дворяне испытующе смотрели в лицо человеку, взявшему на себя опасное поручение.
Герцог де Лаван подошел к Тюрлюпэну.
- Господин де Жослэн, - сказал он ему почтительно, - я знаю, какое страстное участие вы принимаете в нашем деле, и благодарю вас за это доказательство неустрашимости. Но вы в этом городе чужой, вы не знаете гавани и всех ее уголков. А для успеха предприятия очень важно...
Тюрлюпэн не дал ему договорить. Вдохновленный величием своего решения, он готов был скорее выдать свою тайну, чем лишиться славы такого подвига.
- Я знаю город и его улицы, - сказал он, - я знаю гавань и ее уголки так же хорошо, как вы, как всякий другой. Я вас обманул. Еще не настал час, который позволит мне назвать вам подлинное мое имя и происхождение. Нет, я не тот, за кого выдавал себя...
- Я это знал, - крикнул, появившись на пороге, господин де ла Рош-Пишемэр.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, в правой руке держа обнаженную шпагу, левою прижимая ко лбу платок. Он шатался и, казалось, вот-вот грохнется наземь. Господин де Бертовиль, стоявший ближе других, подбежал поддержать его.
- Он в крови! - крикнул герцог де Лаван. - Господин де ла Рош-Пишемэр! Откуда вы? С какими вы вестями?
- С грустными для вас и для всех, - сказал дворянин. Он опустил платок, открыв рану, шедшую у него по лбу от виска.
- Я торопился сюда, чтобы вас предостеречь, но опоздал. Простимся друг с другом. Через час никто из нас не останется в живых.
Гул возбужденных голосов. Лязг шпаг, грохот опрокидываемых стульев. Господин Лекок-Корбэй звал конюшего, требовал свою лошадь.
- Спокойствие! - приказал господин Пьер де Роншероль. - Больше хладнокровия! Господин де ла Рош-Пишемэр! Говорите, что случилось?
Господин де ла Рош-Пишемэр выпрямился, поднял шпагу и показал в сторону города.
- Слышите? - крикнул он. - Они идут. Господин кардинал нашел себе союзника. Приближается парижский народ и требует наших голов.
Тишина. Герцог де Лаван подошел к окну и распахнул его. Порыв холодного ветра пронесся по комнате. Издали послышался неясный гул - шум революционной бури.
Глава XXIII
Двадцать семь дворян, со шпагами в руках, стояли перед бушующей толпой на балконе дворца Лаванов. Они знали, что настал их смертный час. Для них не было спасения. Постоять за честь дворянства - такова была их единственная мысль. Только одного хотели они - отбиваться от натиска толпы до последней капли крови.
Вокруг всего дома клокотала гибель. До самой реки теснилась, плечом к плечу, страшная армия восстания, повинуясь единой воле, ощетинившись лесом копий, пик, весел, топоров, бердышей. И со всех сторон приближались новые отряды, толпа присоединялась к толпе, ненависть к ненависти.
По правую сторону площади расположился, оттесненный вплотную к ограде монастырского сада, небольшой взвод шотландской гвардии кардинала. Его командир сошел с коня. Он получил приказ не вмешиваться в побоище, покуда толпа не обратится против августинского монастыря. И глядя на него, стоявшего в пурпурно-красном плаще, со скрещенными на груди руками, рядом с конем, можно было подумать, что в его лице сам герцог де Ришелье взирает на казнь, совершающуюся над его недругами.
Наверху, на балконе, дворяне ждали начала штурма.
- Так много врагов! - сказал граф фон Мемпельгард господину Пьеру де Роншеролю. - И ни одного среди них, с кем можно было бы сразиться на шпагах или пистолетах.
Седовласый вождь нормандского дворянства презрительным взглядом скользил по толпе.
- Какие времена! - сказал он. - Мыши дерзают грызть железо. Мы им покажем, как умеют умирать дворяне. Пусть посмотрят и не забудут этого урока.
- Отчего они колеблются? Отчего не нападают? - воскликнул герцог де Лаван.
- Друг мой, - сказал ему принц де Марсильяк, - начинать сражение - это тоже надо уметь.
Шевалье де Фронтенак снял со своей груди белый Мальтийский крест и поцеловал его.
- Такова воля Бога, - сказал он торжественно. - Бросимся в Его объятия, воззовем к Его святому Имени, Он один может открыть нам райские врата.
* * *
Тюрлюпэн стоял, прислонившись к каменной балюстраде, с кинжалом в руке, и душа его полна была торжеством и гордостью оттого, что ему дано было умереть, как дворянину, среди дворян, после жизни, недостойной его, исполненной позора, нищеты и унижений. Он видел, что дому его предков, дому, в котором он родился, грозит ярость толпы. И он решился защищать этот дом.
Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Рядом с ним стоял господин де ла Рош-Пишемэр.
- Сударь, - сказал дворянин, глаза которого горели лихорадочным блеском, - сегодня утром на берегу реки найден был труп мужчины, и у него на пальце - перстень с гербом господина де Жослэна. Вы под именем убитого вошли в этот дом. Я вижу вас в наших рядах. Кто вы, сударь? Назовите мне свое имя.
Тюрлюпэн был в большом затруднении. Он не мог выдать тайну своего рождения, должен был блюсти ее ради своей матери, а этот господин де ла Рош-Пишемэр считал его недворянином.
- Вы правы, сударь, - сказал он наконец, - Я не тот, за кого вы меня принимали. Но мое настоящее имя и происхождение я вам не вправе открыть, даже в этот час. Одно только знайте: во мне струится кровь знатнейшего французского рода...
Он умолк. Изумление и ужас выразились в чертах его лица. Он увидел в толпе человека, который знал его как Тюрлюпэна, который видел его в цирюльне вдовы Сабо. На расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от него стоял господин Гаспар.
Нельзя было сомневаться, это был он, и он узнал Тюрлюпэна, и уже открыл рот, чтобы крикнуть: 'Тюрлюпэн! Ведь это Тюрлюпэн, парикмахер с улицы Двенадцати Апостолов! Как попал брадобрей в среду дворян?'
Этого нельзя было допустить. Этому свидетелю былой его жизни нужно было зажать рот. И охваченный неистовым страхом, что его выдаст господин Гаспар, Тюрлюпэн совершил великий подвиг, единственный за этот день.
Он перепрыгнул через перила балкона. С кинжалом в руке кинулся он на живую стену толпы. Проломил ее, пробился сквозь двойную цепь лодочников, охранявших своего вождя, ничто не могло его удержать - удары сыпались на него, толчки отшвыривали его, кровь струилась у него по вискам, по плечам, по груди, острая колющая боль пронзила его, и потом он оказался прямо перед господином де Сен- Шероном, который в этот миг хотел дать сигнал к наступлению.
Оба стояли друг против друга, лицом к лицу, и узнали один другого. И все же не узнавали друг друга.
