обеими руками и крепко прижал к себе, словно боялся, что Торнефельд может снова отобрать ее.
— Это — Библия Густава-Адольфа. Он носил ее под панцирем в каждом сражении. Она была у него, когда он пал при Люцене, — негромко рассказывал Торнефельд. — Листы ее напоены благородной кровью короля. Мой отец получил ее от деда, который при Люцене был полковником синих драгун. Ты должен отдать эту книгу лично в руки королю. Я надеялся благодаря этой реликвии сыскать себе честь и удачу в шведской армии. Она наверняка открыла бы мне путь к успеху, но теперь… Что-то будет со мной теперь, брат?
Бродяга уже успел спрятать Библию у себя под курткой.
— Там, куда я тебя отведу, у тебя не будет нужды в куске хлеба! — ответил он. — Мне обещали местечко на заводе господина епископа. Ты пойдешь туда вместо меня. Там тебя не тронут мушкетеры, потому что господин епископ — имперский князь и у него есть право на собственный суд. Ты останешься у него, пока твое дело не будет закрыто и забыто. Послужишь немного господину епископу, а потом он тебя отпустит.
— Этого я и хочу — честно послужить. Спасибо тебе, брат. Да наградят тебя на земле и на небесах! — ответил Торнефельд, поочередно указав рукою на пол и на потолок.
— Ну что, сделка состоялась? — спросил мельник. — Раз так, то следует выпить за нее пару стопок старого страсбургского коньячку.
Он встал, пошарился в углу и выставил на стол бутылку и стаканы. Однако Торнефельд грустно покачал головой.
— Мне не до банкета! — сдавленным голосом сказал он. — Ах брат! До чего же низко я опустился!
— Лучше опуститься, чем подняться на виселицу! — возразил бродяга. — Жизнь — это драгоценное и легкоутрачиваемое благо, и кому это ведомо, тот поймет тебя! Пей, брат! Выпей во славу святого Иоанна, чтобы дьявол не мог причинить тебе зла!
— Я пью во славу моего короля, Северного Льва! Я пью за то, чтобы он овладел всем миром! Да расцветет в его саду цветок по имени «Корона Империи»! И еще я пью за здравие всех доблестных шведских солдат, к числу которых я более не принадлежу!
Он одним глотком осушил стакан и бросил его о стену. Осколки со звоном разлетелись по комнате. Между тем в доме становилось все холоднее. Восковой огарок свечи едва мерцал на столе и в каждую минуту был готов угаснуть. Ночной морозный туман сочился сквозь дверные щели, и смертная тяжесть все сильнее сковывала грудь Торнефельда.
Мельник встал со скамьи и обратился к нему:
— Пора! Теперь следуй за мной!
Все трое вышли за порог. Ветер больше не завывал в ветвях деревьев, воздух был ледяной и ясный, над заснеженными полями и темными лесами разливался голубоватый призрачный свет. Торнефельд жадно всматривался в ночь, опасаясь увидеть охотившихся на него мушкетеров, но, куда ни кинь, кругом не было ни души — лишь занесенные снегом степь и дорога, кусты и пашни, деревья и камни. И далекая кромка горизонта, у которой одиноко поблескивал огонек чьего-то окна.
— Обещай мне, брат, — тихим голосом попросил Торнефельд бродягу, — что отдашь Библию лично в руки моему королю.
— Обещаю тебе перед Богом и ликом Его! — торжественно сказал бродяга, показывая рукой в зависшую над полями ночную мглу. — Не печалься! Я указал тебе единственно верный путь. — И тут же добавил себе под нос: — Король и без того богат, зачем ему твое заветное сокровище? Лучше я сохраню его для себя. Я буду так крепко стеречь его, что сам дьявол не отнимет его у меня.
На кромке дороги они попрощались.
— От сердца благодарю тебя, брат, за то, что ты мне помог, — сказал Торнефельд, — Есть еще верность на этом свете! Прощай и вспоминай обо мне в счастливые часы!
На опушке леса мельник издал резкий свист, и тотчас из-за деревьев вышли трое мужчин — трое здоровенных парней с изуродованными ожогами угрюмыми лицами. Один из них положил волосатую лапу на плечо Торнефельда.
— Что это у нас тут за неженка? — с презрительным смехом спросил он мельника. — Он к нам что, за молочной кашкой пожаловал?
— Убери свою мерзкую лапу с моего плеча! — вскричал Торнефельд.-Я — дворянин и к такому обращению не привычен!
— А ну-ка, посмотрим, что ты за дворянин! — засмеялся второй, и оба безжалостно хлестнули Торнефельда кнутами.
— Как вы смеете меня бить? Что я вам такого сделал? — закричал Торнефельд вне себя от ужаса и возмущения.
— А это тебе от нас первый урок! Чтобы ты привыкал помаленьку, — засмеялись оба, а потом толчками и ударами погнали его через лес — туда, где горели огни и гудели топки плавильных печей.
Третий человек тем временем подошел к мельнику. Он указал на бродягу, который торопливо, не оглядываясь, поспешал прочь по озаренному луной полю.
— Этот пока может уходить, — сказал мельник, — слишком уж прыткий! В жизни не видал таких бандюг.
— Он что, удрал у тебя из-под носа?
— Нет, — покачал головой мельник. — Никуда он не убежит. Мы с ним еще встретимся. Он говорит, что хочет уйти в шведское войско, но дальше рудников все равно не уйдет. Золото и любовь встали на его пути.
Часть II. СВЯТОТАТЕЦ
С Библией Густава-Адольфа под плащом бродяга пошел своей дорогой — через леса и дебри, каменья и болота к «лисьей норе», где скрывались Черный Ибиц и его банда.
Его не страшила мысль о драгунских патрулях, оцепивших «лисью нору». Делаться невидимым и неслышимым было непременной частью его воровского искусства, этому у него могли бы поучиться сами лисы и куницы. Его угнетало другое: он-таки обещал этому глупцу Торнефельду вручить его заветную реликвию лично в руки шведскому королю! Мало того, что это было невозможно, — он просто не хотел этого делать. Сокрытая под его плащом книга должна была принадлежать ему одному. А поскольку опрометчивая клятва тяготила его совесть, он начал мысленно спорить с Торнефельдом, словно тот все еще брел рядом с ним.
— Молчи, мышонок! — со злостью бормотал он. — Ты весь свой век проходил с разинутым ртом, вот и валяй, лови мух дальше, губошлеп, а ко мне не приставай! Чтобы я пошел в шведскую армию? Нет уж, братец, ищи другого дурака, благо их на земле полно, — многие могут посостязаться за колпак с бубенцами… Да я и волоса с головы не срежу ради твоего короля! Если ему нужно твое заветное сокровище, так пусть и разыскивает его сам, а я ради него башмаков трепать не стану. Уж больно дороги мне мои башмаки, а я всеми пятью пальцами готов поручиться, что твой Карл ни за что не раскошелится мне на обновки. Разве что пожалует веревку на шею… Твой король, братец, — очень скупой господин. Он, говорят, каждый день пересчитывает кирки и лопаты в своем войске, чтобы ни одна не пропала.
Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму:
— Не думай обо мне плохо, брат мой сердечный! Но уж больно безумная была у тебя затея. Ты хочешь, чтобы я пошел в лагерь шведов? А что там меня ждет? Четыре крейцера в день, холод, голод, побои, тяжелая работа, марши, бои да свинец в брюхо. Да избавит нас Бог от такой жизни! Я вдоволь поел горохового хлеба да супа с соломой и отрубями и теперь хочу отведать приличной еды. Пришло мое время, брат! Твоя реликвия у меня, я надежно сохраню ее, а при случае и воспользуюсь ею. Ты говоришь, я дал клятву? А кто ее слышал? Ганс Никто разве что… Ну что? Где твои свидетели? Нету? Тебе, брат, приснилось мое обещание! Как ты меня называешь? Злодеем и бесчестной шельмой? Ну, парень, хватит! Видно, придется мне тебя отлупить, да так, чтобы у тебя шкура вдоль и поперек полопалась! А то ты все будешь недоволен… Еще одно слово, парень, и…
Он насторожился, учуяв далекое фырканье лошадей, а затем одним прыжком укрылся за сугробом. Это были драгуны. Бродяга отползал от дороги, попутно зарываясь в снег, и больше не думал о Торнефельде.
