Йоханссен подослан намеренно, что Шульц или кто другой проведали об их планах, несмотря на все конспиративные уловки. Тогда — гибель. Неважно, добьется своего настырный Йоханссен или нет. Но ведь все, сказанное им, может оказаться правдой. В таком случае они получают очень ценного помощника. 'Хорошо, что темно, — подумал Мирча, — я сейчас, наверно, выгляжу полным идиотом'.
Его размышления прервал Раунбах, решившийся взять на себя всю ответственность.
— Йонанссен, не берусь судить о твоих истинных планах, но мне кажется, что они останутся невыполненными.
— Это почему?
— Потому что наша группа, все мы, причастны к высшим тайнам рейха, даже если это не очевидно для рядовых исполнителей. Как только мы завершим задачу, будет отдан приказ на нашу ликвидацию. Я сожалею, но это так. Это нам только мнится, что мы незаменимы. На самом деле — Мирча это видел — мы мелочь, разменная монета в куда более крупной игре. Ты бы только видел, какие мастера астрала окружают Гиммлера! А Густав Кроткий? Пока от нас есть какая-то польза, нас сохраняют. Пока…
— Но ведь это же неразумно, — задумчиво проговорил Юрий. — Почему не использовать тех же людей в других операциях. Не так уж много на свете тех, кто на что-то способен в этой области.
— Не так уж мало, — возразил Раунбах.
— Короче, если я правильно понял, ты и Мирча решили упредить события? Неужели ты тоже подлежишь ликвидации?
— Я, наверное, нет. Но в группе есть люди, которые мне дороги. Не только ведь шведы способны на человеческие чувства. Так что ты намерен предпринять?
— Это зависит от того, что именно задумали вы с Ковачем.
— Ну, а что бы на нашем месте сделал ты?
— Вариантов много. Например, выезд на операцию малой группой. Только свои. Пара опытных гипнотизеров — и можно бесследно раствориться…
Раунбах негромко рассмеялся.
— Наивно! Ты просто не представляешь, какие силы будут брошены на нашу поимку. Не потому, что мы настолько ценные. Просто были случаи, когда противник брал наших людей под контроль. Об этом в первую очередь и подумают. Нет, Йоханссен, единственный путь — имитировать гибель всей группы, и большая часть трупов должна быть опознана.
— Ты же сам говорил, что дорожишь жизнью своих сотрудников.
— Не всех, Йоханссен, далеко не всех. Вот на твоих глазах Тополь ухлопал Кайзера. Ты о нем жалеешь?
— Упаси Бог!
Подошел Ковач, до сих пор стоявший в стороне и не принимавший участия в разговоре.
— Фриц, в нашу сторону движутся несколько человек, у одного довольно яркое свечение в области макушки. Вообще, таких людей стало подозрительно много.
— Далеко они? Я не вижу.
— Метров двести, — ответил за Ковача Кондрахин. — Продолжим разговор в машине?
Раунбах отрицательно покачал головой.
— Не уверен, что это безопасно. Я регулярно ее проверяю, но кто знает, на что способен Шульц? Не будем рисковать.
— В таком случае у нас несколько минут. Я в целом согласен с вашим планом. Но при чем тут твой ребенок?
Фриц тяжело вздохнул, будто всхлипнул.
— Елена было беременна, когда в группе появился Мирча. Человек, которому я мог довериться. Мы надеялись успеть до родов, но не получилось. Вот и вся проблема. Как незаметно вывези из страны женщину с грудным ребенком на руках? Особенно, если она под непрерывным надзором?
Некоторое время Юрий напряженно размышлял. Уже стали слышны приближающиеся шаги ночного патруля, когда он воскликнул:
— Да это проще, чем ты думаешь. Ребенок должен быть вывезен отдельно от матери!
Раунбах невесело усмехнулся.
— И кто позволит это сделать? Члены наших семей — заложники, гаранты нашей лояльности. Э-эх!
— Может, поедем? — нервно предложил Ковач. — Я ведь не гипнотизер, чтобы работать с патрулем.
— Отставить, Мирча. Не обращайте на них внимания. Они нас не заметят, — отмахнулся Юрий.
Он и сам не знал, почему возникла такая уверенность в собственных силах, но рука уже сжимала камень в кармане. Возникло знакомое ощущение панциря, которое Кондрахин раздвинул далеко за пределы собственного тела, заключив в невидимую оболочку и Ковача, и Раунбаха.
Мимо прошагал патруль — обер-лейтенант в сопровождении двух солдат. Офицер заглянул через стекло в припаркованную машину Раунбаха, что-то сказал солдатам, после чего вся троица неспешно удалилась, звякая подковками по граниту.
— Сколько ребенку? — спросил Кондрахин, снимая защиту.
— Пять месяцев.
— Уже легче. Детская смертность довольно высока, особенно во время войн. Неужели во всем Кенигсберге не удастся раздобыть тело пятимесячного младенца? Не верю! Матери дадим команду на полную амнезию, а твоего ребенка с нею же переправим в безопасное место. Шульц удостоверится, что ребенок мертв, может даже лично похоронить его — надо же чем-то заниматься администратору.
— Для этого надо будет привлечь кого-то еще из группы, — возразил Ковач, — а это дополнительный риск. Лучше всех справился бы Дылда Фриц…
— Не сходи с ума! — резко прервал его Раунбах. — Проще самим заявить на себя в гестапо.
— Вы не уверены в моих силах? — спросил из темноты Кондрахин.
В особняк они вернулись поздно ночью. Раунбах набрал замковый код на воротах и отогнал машину в гараж. Мирча и Юрий поджидали его невдалеке от крыльца.
— Йоханссен, — тихо спросил Ковач, — ты наверняка хочешь что-то в обмен на твои услуги.
— И это справедливо, — отозвался Кондрахин. — Кстати, не столь уж много. Я должен иметь свободу передвижения. Пойдет на это Раунбах?
Мирча пожал плечами.
— Не знаю. Не уверен. Фриц тоже ведь связан инструкциями. А ты далеко собрался?
— Пока не знаю. Позже скажу. Но надо обязательно. Кстати, сегодня Фриц упомянул некоего Густава Кроткого. Кто он? Мне показалось, что Фриц произнес это имя со страхом в голосе.
— Испугаешься, — усмехнулся Ковач. — Сам я, правда, его никогда не видел, знаю только со слов Раунбаха. Кроткий — дьявол. Он способен раздавить нас, как слизняков. Вероятно, он контролирует самого Гиммлера.
Подошел Раунбах.
— Ну, до завтра?
— Погоди, Фриц, — остановил его Кондрахин. — Твой болгарин сейчас на службе? Отвлеки его минут на пятнадцать. Мне нужно.
Раунбах молча кивнул. Ветер, раскачивающий фонарь над входной дверью, бросал на его арийское лицо переменчивые тени.
Юрий прошел вглубь сада, отыскал грушевое дерево и прислонился к нему спиной. Он уже не нуждался в этой поддержке, просто чувствовав себя куда уютнее в этом соседстве. Отыскать Тополя оказалось легче, чем он ожидал. Кондрахин максимально сузил луч излучения и послал коротенькое сообщение.
'Мое имя — Юрий Кондрахин, — словесное сообщение он сопроводил картиной единственной встречи с Тополем, — нуждаюсь в срочной встрече'.
Тополь был более искусным мастером мысленного общения. Свой ответ он вплел в мыслеграмму Кондрахина, прежде чем она завершилась. Для любого стороннего наблюдателя, способного читать астрал, это было единое сообщение, направленное в никуда.
