Так, Иван Месяц и Большой Кнутсен покинули покои ленника, ничего не добившись. На одной из улиц им, как будто случайно, встретились датские купцы – те самые, что дважды являлись на Кнутсен-горд. Купцы при встрече слегка поклонились – не столько поклонились, сколько спрятали улыбки под широкими полями шляп. Один из датчан слегка придержал Месяца за локоть и тихим голосом напомнил:
– Вы, конечно, понимаете, в чем тут дело, господин Юхан…
На это Месяцу нечего было ответить, и он промолчал. Но по пути к таверне, где их с Большим Кнутсеном ждали Хрисанф, Михаил и Фома, он кое-что придумал.
Эрик Кнутсен, огорченный неудачей, сказал россиянам про фогта, что тот разговаривал с ними, как с недоумками, у которых под черепом не мозги, а рыбьи потроха:
– Он нахваливал нас, рассчитывая похвалами укрепить нашу преданность, он, будто двоих несмышленышей, гладил нас по голове и умилялся. Но едва лишь речь зашла о деле, как он вильнул в сторону, словно необладает в Тронхейме никакой властью, словно не он, а датское купечество управляет леном. Фогт попросту презирает нас… и устраняется…
Месяц, однако, не был смущен этим обстоятельством: – Значит, будем действовать, не оглядываясь на фогта.
Россияне поступили так, как предложил им Месяц: разузнав, где находятся склады датских купцов, они ближайшей ночью – тихой сырой и темной ночью без звезд – приволокли к этим складам старую разбитую лодку, найденную на берегу, облили ее маслом и подожгли. Огонь полыхнул высокий и жаркий, далеко видный в ночи. Огонь высветил срубные постройки складов и корабли на пристани; и наделал много шуму. Со всего Тронхейма сбежалась ночная стража; криками и стуком в двери поднимали спящих бюргеров – думали, что на складах пожар, и заранее тащили багры и ведра… Пробуждение датских купцов было тяжким: им сказали, что на складах беда, а размеров беды еще сами не знали. Датчане, видя зарево, почти не сомневались в том, что все у пристани сгорело подчистую и что в Тронхейме у них уже нет никаких забот; однако торопились в надежде спасти товара хоть на один талер. Велика же была радость купцов, когда они, прибежав на пристань, обнаружили свои склады в целости, когда разобрались, что, кроме старой развалины-лодки, там ничто не горит.
На следующий день на пристани царило оживление. Многим горожанам было любопытно взглянуть на обгоревший остов той лодки, какая явилась виновницей ночного переполоха. Смотрели, качали головами и удивлялись – откуда бы этой лодке здесь взяться!… Среди прочей публики был на пристани и Самсон Берета, красавчик купец новгородский. Он прогуливался туда-сюда вместе с одной из служанок Большого Кнутсена, девицей по имени Анне, и рассказывал ей о том, что в глухую ночь, каких немало бывает осенью, когда небо затянуто низкими тучами, даже пламя от сгорающей лодки можно принять за большой пожар – воздух напитан влагой, видимость плохая, оттого небольшой огонь представляется издали во много крат превышающим свои размеры расплывчатым пятном. Так, за разговором, они, как бы ненароком, приблизились к датским кораблям, и когда знакомые уже россиянам датчане проходили мимо, Верста коснулся плеча одного из них и обронил негромкие слова:
– Вы, конечно, понимаете, в чем дело, господа!…
У господ датчан побелели лица; очень не понравился датчанам этот намек – их намек, обращенный против них же. Датское купечество уже много лет процветало, и склады его ломились от товаров – тех, какие еще нужно было продать, и тех, какие подлежали вывозу в Данию. Купцы не хотели второй такой ночи и потому утратили боевое расположение духа и отказались от прежних игр. Они с утра вывезли за город все старые, брошенные хозяевами лодки и сожгли их там. Однако лодки – лодками. Поджечь склады можно и без них. Кто знает, что на уме у этих россиян с туманным прошлым! Кто поручится, что они не такие же разбойники-каперы, как пресловутый Даниель Хольм!… Из-за мелочи, из-за нескольких тюков с мехами – да пропадут они пропадом! – датские купцы не хотели терять целое дело.
К вечеру этого же дня Андрее Кнутсен, живой и невредимый, вернулся к «Юстусу». По поводу его возвращения хозяин горда устроил маленький праздник. Он выставил на двор бочку свежесваренного пива, вынес на плече копченый окорок, а на другом плече – целую корзину теплых еще лепешек. До полуночи пировали россияне и все хуторские и батраки. Однако пир этот не прибавил, как ожидали, тепла в отношениямежду Андресом и Большим Кнутсеном; причина раздора у них оставалась прежняя, ни тот, ни другой не хотели уступать, и, избегая говорить о главном, они обменивались малозначащими речами… А новгородец Берета, женолюб известный, не упустил удобного случая погреховодничать: пока все пировали и искали способов примирить непримиримых, он укрылся со служанкой Анне в одном из лофтов-хранилищ, и там они любили друг друга в большой куче зерна.
Глава 10
В один из дней, когда на земле уже стал задерживаться снег, Андрее вернулся из Тронхейма с двумя ножевыми ранами – в левом плече и в левом боку. Обе раны оказались не опасными, хотя удары и в том и в другом случае явно были нацелены в сердце. От первого ножа Андрее прикрылся плечом, от второго не успел, однако клинок, направленный нетвердой рукой, поранил только кожу.
Андрее сказал, что датчане восстановили нарушенное им равновесие, и теперь никто никому не должен. Датчане всадили в него ножи средь бела дня, в то время, когда он беседовал с молоденькой служанкой Люсии посреди рынка. Подошли с улыбками, ударили и убежали; а он не стал их догонять, потому что служанка, пораженная происшедшим и перепуганная видом крови, лишилась чувств.
Инок Хрисанф посоветовал норвежцу, чтобы тот отныне почаще обращался с молитвами к Господу, ибо только воля Господняя отвратила от него неминуемую гибель: окажись те купцы посмелее да сумей они унять дрожь в руках, – быть бы теперь в доме Кнутсенов большому плачу и тоске, а им, россиянам, коим уже полюбился добрый парень Андрее, долбить бы сегодня в мерзлой земле могилу.
Большой Кнутсен, осмотрев раны, сделал повязки. Потом он отвел глаза в сторону и сказал:
– Убирался бы ты, родственничек, в свой Вардё – подальше от греха. Не ровен час, случится так, как говорил только что этот разумный монах. Подумай и о нас, Андрее! Забот с тобой больше, чем со всем моим хозяйством, со всеми хусменами и с сумасшедшим Темным Кнутсеном придачу. И от него, от сумасшедшего, не знаешь, чего ожидать, и от тебя также. Между тем, я с утра до вечера кланяюсь работе – то полю, то морю. Я не хочу больше кланяться фогту – поскольку устает кланяться и моя норвежская спина… У тебя любовь, я понимаю. Но все идет к тому, что люди ославят бесчестной мою дочь…
Большому Кнутсену нелегко было произнести эти слова, он слыл гостеприимным хозяином.
Андрее же ответил, что не видит причины для беспокойства:
– Люсия, дочь богатого одальмана, как и прежде, проводит вечера в обществе датских и немецких господ. И богатство ее – несравненная красота, и честь по-прежнему при ней. Кто ей рыбак из далекого Вардё? О! Он лишь напоминание о давней детской привязанности. Он не бросит на непорочную девицу тень…
Большой Кнутсен вздохнул с облегчением, ибо расценил эти смиренные слова Адреса как обещание оставить в покое его дочь. Возможно, Андресу следовало бы не так легкомысленно относиться к собственным слонам и не давать обещаний, какие сам потом не захочет исполнять. Возможно же, в тот момент он сам искренне верил в то, что говорил. Но равным образом возможно и то, что, обещая не порочить чести Люсии, Андрее не обещал оставить ее.
Через день-другой приплыла к хутору в лодке некая девица и, сказавшись служанкой Люсии, вызвала на берег Андреса. А Большого Кнутсена в это время не было дома; он говорил, что поедет в Тронхейм. Андрее узнал служанку – она была та самая, при которой его ранили. Девушка была очень рада видеть Андреса в полном здравии и заверила его, что этому будет рада и ее госпожа; девушка сказала, что этот кошмар до сих пор стоит у нее в глазах, а ее молодая госпожа уже трижды просила рассказать ей, как все произошло, и всякий раз очень тревожилась за жизнь Андреса. Потом служанка вручила Андресу записку от Люсии, а на словах передала, что Большой Кнутсен увозит дочь в горы, на лесопилку. После этого добрая душа служанка поспешила отчалить и, привычно управляясь с веслами, скрылась за мысом; она не хотела, чтоб кто-нибудь из Кнутсенов увидел ее.
