Заря, натренированная Ильёй Ильичом, слушалась малейшего движения руки, шла то вскачь, то шагом, как захочешь. А когда Илья Ильич показал, что надо делать с поводьями, управляя, — стала послушно кружиться по манежу, приседая на задние ноги. Женя был на верху блаженства!
Иринка таяла от восхищения. Такого великолепного зрелища она не ожидала от Одуванчика…
Щербатый с Антошей прибежали за Иринкой и Женей — играть в футбол. Александра Петровна, только что накормившая ребят овсяной кашей с вареньем, сказала:
— Не поздно? Того гляди, стемнеет, — но отпустила.
— Мы у реки будем, на старом пастбище! — крикнула Иринка, убегая.
Для неё теперь слетать от завода к реке было всего ничего, пустяк. А с матвейковскими ребятами она сдружилась, как только поправилась, удивительно легко. Они даже — знак почёта! — доверяли ей судить футбольные встречи.
Щербатый раздобыл у местного милиционера старый свисток. Правила игры Иринка постигла быстро. Трещала свистком пронзительно при любом нарушении. Одно, как ни бились Щербатый и Женя, путала: что мяч считается «вне игры», если нападающие ближе к воротам противника, чем их защитники. Иринка орала:
— И пусть ближе, значит, защитники раззявы! За то им и гол влепят! Сами виноваты…
Сошлись на бывшем пастбище, побуревшем, с жухлой травой.
Ворота были обозначены вешками. В одних стоял Антоша, в других Женя. Иринка вооружилась свистком. Щербатый лихо повёл мяч, увёртываясь от противника.
А потом, как стемнело, собрались у реки, стали жечь костёр из сушняка, прелых листьев, коры.
Сперва к небу валил только едкий завитой дым. Когда сушняк, который подтаскивали с опушки, разгорелся, все уселись на поваленную корягу, стали глядеть в огонь. Просто так, перебрасываясь словами. Почему всегда тянет смотреть в огонь? А там только оранжевые язычки ползают, вспыхивают, гаснут; искры, постреливая, взлетают, как салют.
— Увезли в цирк Лучика-то? — спросил Антоша. Деревенские знали почти всех лошадей в заводе по именам.
— Увезли… — сказал Женя.
— Мировой жеребчик! Приметный. А ласковый!..
Помолчали. Низко над рекой зажглась в бледном небе большая зелёная звезда. Крупная, как фонарь.
— Сегодня по радио передавали: мы новый сверхмощный спутник запустили. Целую станцию исследовательскую, — сказал Щербатый.
— А ты знаешь, что это за звезда? — спросила Иринка.
— Знаю, конечно. Венера. Учитель объяснял.
— А та? — Девочка показала на вторую, неяркую, родившуюся так же внезапно.
— Юпитер!
— Сам ты Юпитер, — насмешливо перебил Антоша. — Это самолёт летит. Видишь, сигналит: два зелёных огня, красный…
И верно.
Очень далеко, еле слышный, донёсся гул. Самолёт шёл высоко, но движущиеся огни были видны ясно. Они точно плыли в небе…
— Вон ещё звёзды! — закричали ребята. — И Юпитер тоже…
— А я всё равно буду звездолётом. Всё равно, — тихо, упрямо сказала Иринка словно про себя, поворачивая обломком ветки горящие сучья, так что искры, треща, вырвались из-под них.
Конный завод был взволнован: приехала комиссия отбирать лучших лошадей на международную выставку!
Волновался Сергей Сергеевич. Волновались Илья Ильич, ветеринар, конюхи, тренеры… Волновались Иринка с Женей. Кого отберут?
Целый день комиссия ходила по заводу, обсуждала что-то в конторе. К вечеру выяснилось: поедет, как чемпион прошлогодней выставки, Гордый и ещё три лошади.
Гордый!
После отъезда Урагана, а затем и Лучика Женя с Иринкой как бы перенесли на него всю нежность.
Ребята помогали конюху чистить Гордого пылесосом — в благодарность конь всегда приветливо тёрся шеей о плечо; помогали выводить в леваду, убирать во время прогулки его денник. В конюшне, где жил Гордый, они бывали чаще, чем в других.
Буян в знак приветствия при виде их громко стучал об пол хвостом. Котёнок Филька, раздобревший за лето и превратившийся в усатого кота, большой друг Гордого, любивший спать в его деннике, встречая ребят, урчал довольно и громко.
Иринка поправилась совсем.
Приехав на завод, она печально говорила: до зимы учиться не велели… Зима шла уже, конечно, но осень никак не уступала ей дорогу. Стояла сухая, звенящая, ясная, хоть и с заморозками.
Александра Петровна считала: скоро Иринка может начинать учиться. Теперь всё в порядке. Об этом же сообщили письмом Ивану Васильевичу.
В день приезда комиссии Сергей Сергеевич опоздал к обеду. Александра Петровна с помощью тёти Фроси устроила в доме Коротковых настоящую продуктовую базу: насолила грибов, огурцов, помидоров, капусты. Пекла из деревенского творога ватрушки, пироги с грибами, пончики — объедение!
Сегодня Александра Петровна разворчалась на Сергея Сергеевича:
— Пропал! Как есть, пропал! Возится с этой комиссией, будь она неладна, бегает целый день голодный. А у меня пирог пересидел и баранина сохнет…
— Как это — будь неладна? — возмутились Иринка с Женей, тоже глотая от голода слюнки. — Гордого же на выставку отобрали! На международную!
Александра Петровна вздохнула над плитой:
— Да уж понимаю, чего там…
Иринка спросила вдруг:
— Значит, он за границу поедет? В какую страну? Далеко?
— В какую? — Женя наморщил лоб. — Ты мне, помнишь, письмо с человечками и девчонкой присылала? Кажется, в ту.
Иринка молчала, задумавшись.
Сразу ясно, до мелочей, увидела, будто в кино, и большой вокзал, и красивый город, дома с острыми крышами, мост в фонарях, гостиницу, синеглазую Божену с деревянным человечком в руке, её маму… «Бери, пожалюста, бери!..» И то, как они разговаривали руками и глазами, бродя по городу, и как были в музее, а потом у памятника советскому солдату… И конфуз с киноаппаратом на папином конгрессе…
— Женька, слушай! — Иринка подошла к нему. — А что, если вдруг… дядя Серёжа, твой папа, или ещё кто-нибудь с вашего конского завода поедет провожать Гордого туда, за границу?
— Ясно, кто-нибудь поедет! Даже на ипподром в чужой город никогда лошадей без своего человека не пускают! — убеждённо воскликнул Женя.
— А что, если… — Иринка снова задумалась. — Вдруг и ты тоже?
— Я? — Женя опешил. — Да кто же меня пустит? Кто же меня возьмёт?
Он безнадёжно, даже насмешливо махнул рукой.
А ведь взяли. И пустили.
В один из дней ноябрьских каникул на аэродроме возле города, где жили Лузгины и Коротковы, можно было наблюдать любопытное зрелище.
Только что к взлётному полю подрулил самолёт. Необычный. Очевидно, грузовой: с небольшими окнами, широкой, специальной дверью.
В этот час, как всегда, радиорупоры аэродрома звучно объявляли о рейсовых полётах, просили
