Вот и ручей, по ходу которого я и шёл. Я завернул туда лодку. Ручей был неширок, метров семи, с плавным течением. Поднявшись на лодке немного выше, я ткнул её носом в берег и привязал верёвкой к дереву. Ночью разве найдёшь этот бочажок? Буду ждать рассвета, с утра начну поиски. Лодку с реки не видно, случайный человек с проплывающего судна не заметит. Тем более — кроны деревьев заслоняли от постороннего взгляда.
Перед утром стало довольно прохладно, от воды тянуло сыростью, поднимался туман. Продрогший, я вылез на берег, стал приседать и прыгать, пытаясь согреться. Эх, горяченького бы — кофейку, да с булочкой. Размечтался, дурень.
Я разделся догола, вошёл в воду, неожиданно оказавшуюся теплее, чем воздух. Начал обшаривать ногами правый берег. Похоже — бочажок где-то здесь. Ноги наткнулись на мешок. Я набрал в лёгкие воздух, нырнул и поднял со дна тяжёлый мешок, зашвырнул его на берег, вылез сам. В мешке оказались золотые подсвечники, золотой оклад с иконы, серебряные ложки. Так, понятно. Завязав мешок, я снова вошёл в воду и опустил его на прежнее место.
Ногами я нашёл ещё три таких же мешка. Ничего себе, да здесь ценностей поболе, чем у иного князя.
Я прошёл по берегу, подтянул за верёвку лодку и сбросил в бочажок все мешки, что лежали в ней. Когда я поднял последний мешок, под ним увидел простенькую саблю в ножнах. Так вот почему атаман кинулся на меня с топором — сабля лежала под мешками, а времени её искать у него не было. Против сабли же у меня, безоружного, шансов уцелеть — почти никаких.
Я вытащил саблю из ножен, осмотрел. Неважной стали, кое-где тронутая налётом ржавчины. Ладно, не в лавке оружейника, сойдёт и такая. Всё- таки я не безоружный теперь, — быть неоружным в такое время хуже, чем быть голым.
Больше ничего ценного в лодке не было.
Я сел на вёсла, развернул лодку и выбрался из ручья в реку. Здесь и вёслами можно было не работать — сиди себе, подправляй иногда курс и смотри на проплывающие берега.
После полудня вдали показался Псков. Я сел на вёсла и стал грести. Вскоре я причалил у пристани и привязал лодку.
Быстрым шагом направился в город. За время моего отсутствия ничего не изменилось. Чем ближе подходил я к дому Ильи, тем сильнее ощущалось волнение. Хотя ведь не родственники они мне, а было ощущение, что после долгого пути я возвращаюсь домой.
Вот и улица, вот уже виден дом Ильи. Я непроизвольно ускорил шаг, сумка с инструментами оттягивает руку, но я уже почти бегу — сердце отчаянно колотится. Открываю калитку.
На стук оборачивается Маша, вешающая бельё на верёвку, взвизгивает, бросает белье на землю и забегает в дом. Раздаётся вопль: «Он вернулся!» И через несколько мгновений из дома выбегает простоволосая Дарья и бросается мне на шею, покрывая лицо поцелуями.
Вернулся! Где же ты пропадал, моё сердечко измучилось совсем.
Рядом крутится Маша, норовя обнять. Из дома степенно выходит Илья, но, не выдержав, подбегает и с ходу обнимает меня. Не удержав веса обоих, я выпускаю из рук сумку, и мы все вместе падаем.
Илья незлобиво ворчит:
Совсем девки ополоумели от радости! Накормить человека надо, в баньку сводить, так они на землю его свалили. Ну-ка — брысь отседова, непутёвые.
Дарья с Машей побежали в дом, а мы с Ильёй поднялись, отряхнулись. Илья придирчиво осмотрел меня:
Похудел, одёжа поистрепалась. Ну — ничего, мы тебя подкормим, оденем, будешь как новенький. Пойдём в дом.
Илья подхватил мою сумку, взял меня под Руку, и мы пошли в дом.
А здесь кипела суета. Дарья и Маша бегали с кухни в трапезную, накрывали стол. Мы чинно уселись на стулья.
Долго мучить не стану, ещё будет время наговориться. Где пропадал? Хоть весточку бы прислал.
В плену у шведов. Оттуда весточку не пошлёшь. Как стали пленных менять, так я и вернулся.
Дарья, услышав мои слова, замерла.
Иди, иди, видишь — оголодал парень в плену.
