мальчишек), а дочка у тетки в соседнем хуторе. Лошадей немцы угнали. Все это переводит мне Грищук.
— Хозяин просит его не обижать. Он красных армейцев и вчера и позавчера кормил. Добрый дядя! — нехорошо ухмыляется Грищук
— Не отравленное? — спрашиваю я, показывая на посудины.
— Ни! Он же знает, что мы его усадьбу сожжем и никого не пощадим, если что худое замыслит.
— Не болтай лишнего, — обрываю я Грищука. — Мы с детьми не воюем.
— Так, так, — кивает хозяин и делает попытку улыбнуться мне.
Вижу, что Грищука он боится. Бойцы за последние дни оголодали. Тылы отстали, кормежка слабая.
— Если есть лишний хлеб, картошка, покорми бойцов, — говорю я.
На войне нет лишнего хлеба. Я это прекрасно знаю. Но давно уже прошли времена, когда я робел попросить еду. Хозяйка со старшим сыном приносят чугун вареной картошки и полторы ковриги пшеничного домашнего хлеба. Я невольно сглатываю слюну. Леонтий Беда быстро раскидывает картошку. Джабраилов режет хлеб острым трофейным ножом. На два десятка бойцов достается по неполной кружке молока, небольшому ломтю хлеба и одной-две картофелины.
Меня охватывает злость. Я смотрю на хозяина почти с ненавистью. Добротные постройки, сараи, несколько хлевов и загонов. Всю войну сытно и в тепле прожил, а у меня каждый день люди гибнут. Голодные, в обносках.
— Сволочь, — бормочу я себе под нос, но хозяин, «не понимающий по-русски», чутко схватывает недовольство русского офицера. — Леонтий, глянь в погребах. Может, там оружие…
В погреба мы уже заглядывали, и Леонтий докладывает, что оружия там нет, а сала, картошки и зерна хватает. Мне хочется не только накормить своих бойцов, но и принести хоть немного еды для остальной роты. Хозяин что-то говорит жене. Та приносит два больших куска желтого, пахнущего свечкой сала, еще картошки и молока. Я тоже жадно выпиваю кружку и съедаю ломоть хлеба с салом и картошкой.
Немного хлеба, ведро сырой картошки и килограмма два сала уносим с собой. Незаметно опустошается бутыль с вином. Ладно, черт с ним, вино слабенькое. Ребята, судя по всему, довольны моей решительностью. Не стал разводить бодягу, а понял, что на голодный желудок не навоюешь. Немного подъели, винца выпили.
Когда уходим, Грищук уверенно заявляет:
— Сыновья его у Бандеры. Точно! Надо было бычка прихватить.
Карпаты… Век их не забуду. Идем с боями. Сколько ребят там оставили.
Находили скелеты и черепа наших солдат, погибших летом сорок первого года, когда армия отступала в начале войны. В одном месте среди деревьев наткнулись сразу на несколько скелетов. Обрывки гимнастерок, шаровары, противогазы. Оружия и обуви не было. Видно, немцы или местные жители собрали еще три года назад. Нашли пару «смертных медальонов». Из одного посыпалась труха, а во втором бумажка с фамилией и адресом склеилась. Медальон отправили в штаб. Может, там разберутся. А останки бойцов закопали. Насыпали холмик. Иван Сочка, мастер на все руки, вырезал из жести звезду, вкопал с ребятами березовый черенок, а на дощечке выжгли надпись. Что здесь похоронены безымянные герои-бойцы, павшие в бою с фашистами. Положили на холмик каску, несколько сосновых веток, дали залп и пошли дальше.
В тот период, как я узнал позже, в Словакии подняли вооруженное восстание против немцев около двадцати районов. Это были в основном партизанские отряды и части словацкой армии, перешедшие на сторону повстанцев. Партизанские отряды, порой хоть и многочисленные, были слабо вооружены и, главное, не имели опыта. Наше командование перебрасывало самолетами оружие, боеприпасы, доставлялись военные специалисты.
Глядя на карту крошечной Словакии, можно было только поражаться мужеству повстанцев. Это не наши бескрайние леса, а пятачки гор, ущелья. Там трудно создать мощные партизанские бригады, иметь место для отхода, прятать раненых после ударов по врагу. Главная надежда была на Красную Армию. Наступательные операции шли повсюду. А 8 сентября началось мощное наступление войск Первого и Четвертого Украинских фронтов, в котором участвовал и Первый Чехословацкий корпус, которым командовал генерал Людвиг Свобода. Неподалеку сражался и мой 295-й стрелковый полк, где я начал свой путь. Но никаких вестей о своих друзьях я не имел.
Наступать широким фронтом в условиях Карпат было сложно. Помню, что часто операции проводились силами одного-двух батальонов или даже отдельными ротами. Нас крепко поддерживала авиация. Однажды, когда наступление застопорилось, несколько раз подряд, группами по пятнадцать-двадцать самолетов налетали пикирующие бомбардировщики, штурмовики, в сопровождении истребителей.
Видел воздушные бои, когда горели и немецкие, и наши самолеты. Сильная зенитная артиллерия была у немцев. Особенно много двадцатимиллиметровок «эрликон». И спаренные, и счетверенные. Горько было смотреть, как сразу две спаренные установки накрыли наш бомбардировщик «Пе-2». Трассы полосовали и корпус и моторы. Летчики сбросили бомбы. Не знаю, в цель или чтобы уйти от огня, но загорелся один мотор, полетели обломки от фюзеляжа, и «Пе-2», не выходя из пике, врезался в склон горы. Взрыв, огненный шар, перерастающий в гриб. Эх, ребята!
В одном месте дорога огибала гору с утесом высотой метров сто. С него били несколько пулеметов, в том числе крупнокалиберные, сыпались мины. Дорога простреливалась насквозь, и батальон остановился. Открыли огонь наши противотанковые пушки и минометы. Комбат приказал атаковать. Хотя наверху клубились разрывы, но мы сильно сомневались, что сумели подавить огневые точки. Слишком ограниченным был запас снарядов и мин.
Двинулась вперед первая рота. Хотя ее прикрывали шесть станковых пулеметов, огонь сверху велся сильный. Рота отхлынула назад, оставив человек пять убитых. Раненых вынесли на руках. Опять атака в лоб! Может, хватит? Перекуривая, мы обсуждали положение с Луговым и Олейником. Взводные стратеги! И комбат вместе с ротными и артиллеристами что-то прикидывали. Вроде ударить по заслону с тыла.
Помню, приехала полевая кухня. Война войной, а есть надо. Солдаты загремели котелками, а тут командир полка. Мы, взводные, тоже считали, что надо идти в обход, а лучше связаться с авиацией. Штук шесть штурмовиков сверху в момент раздолбают фрицев. Не так их и много. Сами знали, что мысли наивные. Чтобы авиацию вызвать, нужно вмешательство командира дивизии. Какие уж там штурмовики! Мин бы на худой конец для нашей минометной роты подбросили. Или батарею тяжелых минометов «стодвадцаток».
Только командир полка в момент по-своему решил. Молодой майор, лет тридцати. Я его раза два издалека видел. Примчался на открытом джипе в сопровождении бронетранспортера с отделением автоматчиков.
— Какие потери? Всего пять человек! А вы хотели, как по Невскому прогуляться.
Не понял я тогда слово «Невский», что это проспект в Ленинграде. Знал знаменитого Александра Невского, только он тут при чем? Комбат угрюмо возразил, что надо высоту еще минами обработать. И, словно угадывая наши мысли, попросил:
— Мин бы, хоть с сотняжку подбросили и пару-тройку тяжелых минометов. Оглушить фрицев на пяток минут…
Смотрели друг на друга два майора. Звания одинаковые и возраст тоже. Только один — майор-комбат, вместе с бойцами наступающий, а другой, хоть и майор, но из молодых, ранних, уже командир полка, на полковничьей должности. Орденов штуки четыре, и подполковником не сегодня завтра станет. Решительный, смелый. Наплевать ему на преграды… и на солдатские жизни тоже.
— Нельзя в лоб, — угрюмо гнул свое комбат. — Я уже все рассчитал. Рота через хребет пойдет и с фланга ударит.
— Бухгалтер… рассчитал-посчитал! Их там, фрицев, и роты не наберется, а ты до ночи топтаться будешь. Обед отставить и вперед! — Смягчая голос, по-отечески добавил: — Сковырнете фашистскую сволочь — обед и по сто граммов. Мало — по двести! Представления на ордена. Сегодня же подпишу.
Со стороны посмотреть, хоть картину пиши. Молодой комполка в полевой, но первосортного сукна гимнастерке, галифе, начищенных хромачах. И мы, сбившиеся за скалой, куча обтрепанных от лазанья по горам солдат и офицеров, трясущихся за свою жизнь, не понимающих важности наступления. Только вперед, и наши жизни в этой битве ничего не значат. Товарищ Сталин лично за наступлением фронтов
