вот с материальной частью батальона — дело сложнее.
Он доложил, что мы потеряли три машины. Я Хлынова понимал. Не хотел портить впечатление от молодецки выполненного приказа. Взяли очередной укрепленный пункт на подступах к Киеву, набили кучу немцев, и обошлась победа всего в три сгоревших танка. Но положение было гораздо сложнее. Мы ничего не знали о судьбе трех машин, оставленных возле железнодорожной насыпи. Еще две «тридцатьчетверки» получили повреждения. Их срочно ремонтировали, но вернутся ли они в строй, неизвестно.
Судя по докладу, в штабе бригады считали, что одиннадцать машин стоят наготове. Требуется подвезти горючее, боеприпасы, и можно наступать дальше. Однако исправных танков осталось всего шесть. Шесть и одиннадцать — большая разница. Такую явную ложь могут и не простить. Хлынов докладывал, рассчитывая, что целы те три машины, застрявшие возле железной дороги. Но я в этом сомневался. Связи с ними почему-то не было.
— Волков, — словно поймав мои мысли, дал команду ротный (а может, уже комбат), — двигай и пригони три отставшие коробочки.
Глава 5.
ТАНКИ В ЛОВУШКЕ
Неправда! Те три танка не отстали. Их бросили, торопясь выполнить приказ. Не берусь судить, насколько правильным было решение Хлынова, но бросать на произвол судьбы три машины — означало махнуть рукой на подчиненных. Я козырнул и доложил, что моя «тридцатьчетверка» неисправна. После двух попаданий подтекает масло, плохо проворачивается башня. Экипаж проводит ремонт. Хлынов оглядел меня с нескрываемой злостью. Ему некого было посылать. Командиры остальных танков, не слишком опытные младшие лейтенанты, Февралев — в резерве штаба бригады, ждет новую машину. Ротный сам себя загнал в тупик необдуманной ложью.
— Сколько времени надо на ремонт?
— А сколько времени требуется, чтобы потерять восемь машин? Зато орден катит. Так, что ли, товарищ старший лейтенант? Насчет ремонта… через полчаса будем готовы.
Подобные ситуации открывают глаза на многое. Я знал Хлынова уже месяц, мы вместе прошли Букринский плацдарм. Старший лейтенант был решительным и смелым бойцом. Но боец и командир — разные вещи. Если с ротой он еще справлялся, то, получив под начало батальон, начал рулить не туда. Взяли мы этот укрепрайон, а дальше что? Ведь это не конечный пункт. Впереди Киев, а от батальона осталось всего шесть машин. Разве можно было в такой обстановке бросать на произвол судьбы три танка, легкомысленно надеясь, что они выберутся сами. Хлынов поджал губы и обратился к одному из «шестимесячных» лейтенантов:
— Дорогу помнишь?
— Не очень…
— Гляди сюда. Вот исходный рубеж. Мы…
— Не надо, — перебил я ротного, — заблудится, потеряем еще один танк.
Хлынов буркнул, что на мне свет клином не сошелся. Найдутся и другие командиры. Но я уже его не слушал.
— Рафаил, заводи!
Мы двигались в обратную сторону, обгоняя повозки с тяжелоранеными, бредущих в тыл пешком перевязанных, контуженых солдат. Навстречу двигались ротные колонны наступающих войск. Впрочем, колонны — громко сказано. Грязь и разбитые вдрызг дороги не позволяли идти быстро. Роты растягивались на сотни метров, позади брели навьюченные стволами и станками расчеты «максимов», минометчики. Изредка их обгоняли «Студебеккеры» со штурмовыми подразделениями. Что-то они припоздали к нашей атаке.
Потом мы свернули в сторону и пошли вдоль железнодорожного полотна. Уже издалека увидели огромный чадящий костер. Я достаточно нагляделся на горевшие танки, чтобы понять, что это «тридцатьчетверка», застрявшая на вершине насыпи. Леня Кибалка выругался:
— Так и думал! Оставили, мать их ети, молодняк на съедение. Вот и горят. Бей, не хочу.
Он добавил еще пару непечатных фраз, а Вася Лаборант, собравшись с духом, порадовал новостью:
— Пулемет заклинило. Затвор со стволом сцепился.
— Чего раньше не сказал?
Стрелок-радист глядел на меня снизу вверх и молчал. Вмешался сержант Кибалка:
— Ты два магазина одной очередью выпустил. Наверное, ствол сжег.
— Два магазина одной очередью не выпустишь, — серьезно ответил Легостаев.
Мне было уже не до курсового пулемета, от которого толку мало. Я не видел машины с барахлившим двигателем, которую оставили по эту сторону насыпи. Остановились, не доезжая до горевшей «тридцатьчетверки». Разворотило ее крепко. Не только сбросило башню, но и сорвало всю правую сторону вместе с гусеницей и половиной колес. Машина лежала на брюхе. Вместе с танком горели густым мазутным огнем шпалы, залитые соляркой. Вокруг были разбросаны мятые закопченные гильзы от снарядов, лежало обугленное человеческое тело без ног.
— Ленька, остаешься за старшего. Сидеть наготове у орудия, мотор не глушить.
— Есть, — отозвался Кибалка. — А ты куда?
— Гляну, что на той стороне творится.
Я вскарабкался наверх. Обе «тридцатьчетверки» стояли впритык друг к другу, в узкой промоине, рядом с полуметровой водоотводной трубой, проходящей сквозь основание насыпи. Промоина образовалась от талой воды, бурлившей весной вокруг забитого мусором отверстия. Теперь яма спасала оба танка.
Еще две «тридцатьчетверки» и бронетранспортер догорали на дороге, по которой мы прошли два часа назад. Машины были не из нашей бригады. Значит, засаду немцы выставили позже. Я перебрался через рельсы и скатился вниз. От танков, спрятавшихся в промоине, кричали и махали шлемами:
— Не поднимайся. Ползи!
Что я и сделал. Когда на брюхе добрался до промоины и скатился вниз, меня кинулись обнимать. Как выяснилось, ребята сумели перегнать через насыпь и второй танк. Начали заводить тросы, чтобы стащить третий, застрявший на рельсах. По ним открыли орудийный огонь самоходки. Машину на насыпи подожгли со второго выстрела, успел спастись только один человек из экипажа.
Немецкие самоходки стреляли издалека, ввязываться с ними в бой было бесполезно. Оба танка нырнули в промоину. Один получил снаряд в правый борт прямо над крылом, погибли стрелок-радист и механик.
Люди приняли на себя удар болванки, танк не загорелся и даже остался на ходу. Все это рассказал мне лейтенант, командир взвода.
— Вам повезло — успели проскочить. А мы пока возились, не заметили, когда фрицы появились. Стреляли километров с полутора. Ну, чего мы сделаем со своими трехдюймовками? Пришлось прятаться. Хорошо, хоть промоина попалась. Спрятали задницы, а вскоре чья-то разведка появилась. Три танка и бронетранспортер. Прут на скорости, ничего не видят. Мы орали, в воздух стреляли, а они скорость увеличивают. По ним раза четыре немцы шарахнули: две «тридцатьчетверки» горят, бронетранспортер вообще развалился. С третьей машины раненых собрали и назад.
Лейтенант свернул самокрутку и внимательно глянул на меня:
— Может, ты, Волков, меня трусом считаешь? Если бы мы бой приняли, те ребята в живых бы остались. Но не рискнул я. Понял, что бесполезно. Полтора километра слишком большое расстояние для наших пушек.
— Ладно. Чего теперь вслед кулаками махать. Где сейчас эти самоходки или танки, и сколько их?
— Вон в той рощице. Кажись, две штуки. Расстояние тысяча триста метров. Место открытое, не подсунешься. С ними еще броневик. В общем, дорогу перекрыли.
— Чего Хлынову не отвечаешь? Он вас уже целый час вызывает.
