В начале сорок четвертого штыковые атаки практически ушли в прошлое. Но в штрафных ротах штыки, ножи, саперные лопатки в неизбежном ближнем бою использовались широко. И вообще штыковой бой — жуткая штука. Испытал на себе. Стрелять издалека легче, чем бежать на острие вражеского штыка. Я хотел, чтобы старлей, предавший своих подчиненных, прошел через рукопашный бой. А там как бог решит. Или убьют, или, раненный, будет свой грех до конца дней носить.
Глава 6
В конце февраля полностью укомплектованную роту в количестве 360 человек перебросили ближе к переднему краю, где всех полностью вооружили. В основном винтовками, но имелись и автоматы, которые выдали офицерам и сержантам.
Николай Егорович Тимарь, старый вояка, имевший многочисленные связи, сумел обеспечить роту всем необходимым. Всегда много проблем возникало с обувью. Некоторые продолжали упорно носить валенки, так как по ночам сильно подмораживало. Но днем снег подтаивал, и требовались сапоги или ботинки.
Николай Егорович Тимарь был хорошим хозяином. Хозвзвод в роте не полагался (да мало ли нам чего не полагалось!), однако такой взвод был создан. Вернее, группа из 7-8 специалистов. Нормальной обувью нас снабдили лишь частично, зато великодушно выделили гору поношенных башмаков и сапог с отставшими подошвами, рваных по швам. Их быстро восстанавливали, и вскоре рота была обеспечена вполне приличной обувкой.
Мой взвод насчитывал 115 бойцов. Выделили по два ручных пулемета на каждый взвод. Кроме того, в распоряжении ротного имелись три станковых «максима», вроде как командирский резерв. Не так и плохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
Хотя ножи нам не выдавали, многие уже носили самодельные финки и даже трофейные штыки. Не знаю, как в других штрафных ротах, но в нашей это было что-то вроде традиции. Раз ножи — то ребята лихие, готовые в рукопашку.
Одновременно нарастало напряжение. Люди ходили возбужденные, писали письма родным. Порой возбуждение переходило в ссоры и стычки. В 3-м взводе ранили ножом одного из бойцов. Лечили своими средствами, и происшествие за пределы роты не вышло. Зато другой случай вызвал большой шум. Из 2-го взвода сбежал боец, направленный в штрафную роту за дезертирство.
Петра Фалина вызывали в особый отдел, опрашивали соседей бежавшего. Человек исчез с концами. Он был из здешних мест и сумел спрятаться. Участились выпивки. За самогоном бегали в деревню ночью за шесть километров, рискуя получить пулю от часового. Но даже сержанты в самовольщиков не стреляли. Предстояли бои, а там всякое может случиться. Тимарь раздраженно обронил:
— Скорее бы, что ли!
На нашем участке фронта в те дни начиналась Уманско-Ботошанская операция. Главный удар наносился из района Звенигородки в направлении на Умань. На рассвете 5 марта после мощной артподготовки началось общее наступление.
Месяц назад закончилось знаменитое Корсунь-Шевченковское сражение, в котором участвовали силы 1-го и 2-го Украинских фронтов. Потери немецких войск составили более 50 тысяч убитыми и ранеными, 18 тысяч попало в плен. Несмотря на то что значительная часть немецких войск прорвалась через кольцо окружения, первая крупная удача 1944 года широко пропагандировалась. Это сражение даже сравнивали со Сталинградской битвой.
Я видел фронтовую кинохронику и снимки в газетах, а много позже картину знаменитого художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Может, художник и переборщил, свалив на огромном поле кучи трупов и разбитой техники, но и фотоснимки показывали, что фрицам врезали крепко. Размолоченные, сгоревшие танки, грузовики, смятые орудия говорили, что бить немцев мы научились. О наших потерях, как всегда, сообщалось неопределенно.
Бои местного значения, носившие отвлекающий характер, уничтожение нежелательных выступов и захват плацдармов не прекращались весь февраль. Роту подняли по тревоге 28 или 29 февраля, накормили, выдали по 50-70 патронов, и мы всю ночь шли по замерзшему снегу.
День провели в лесу. К моему удивлению, дважды подвозили горячую еду. Наваристую кашу-размазню с волокнами мяса, хлеб, махорку. Солнце светило в затишке совсем по-весеннему, и я неплохо выспался на хвойной подстилке.
На передовую прибыли под утро, отшагав еще ночь. Потеснившийся пехотный полк выделил нам участок в обжитых траншеях. Здесь и состоялось мое крещение в составе 121-й отдельной штрафной роты. Как я понял, торопились до начала общего наступления форсировать некоторые мелкие речки. Весна была ранняя, днем солнце припекало, хотя ночью подмораживало до 5-10 градусов. Но морозы слабели, а когда начнется ледоход, даже небольшие речки превратятся в труднопреодолимое препятствие.
Талица была одной из таких речек, петляющих между холмами, перелесками, ивняком и кустами тальника. Наш левый берег был открытый, если не считать редких сваленных деревьев, кустарника и камыша. Шириной речка была метров тридцать. В некоторых местах зимние оттепели заливали низины, затем вода снова замерзала, и трудно было понять, где берег, а где русло. Активных боевых действий здесь не велось, но лед был расковырян снарядами среднего калибра и минами.
Наш взвод занял правый фланг. Перед нами находилась отмель, а на другом берегу, немного отступая от речки, высился обрыв метров восемь — десять. В основном крутой, почти отвесный. В некоторых местах глина и песок осыпались, образовав отлогие склоны, по которым можно было взобраться наверх. Только оптимизма это не внушало. Такие места, обычно не жалея, утыканы минами.
Я заранее присмотрел на своем участке пару подходящих откосов. Немецкие траншеи находились поодаль от кромки обрыва, на расстоянии метров восьмидесяти. Не совсем удачное расположение для фрицев. С такого расстояния правый берег оказывался вне зоны обстрела. Фрицам было бы выгоднее вырыть окопы по кромке обрыва.
— Выгодно, — согласился со мной лейтенант, артиллерийский наблюдатель. — Раньше они так везде и делали.
— А что изменилось? — спросил я, хотя о причинах догадывался.
— Полгода назад гаубичный дивизион мог в сутки всего пяток снарядов выпустить. Да и то за каждый отчитывались. Зимой снарядов подвезли с запасом. Ну, мы под Новый год подарок германцам и устроили. Шестидюймовыми фугасами весь берег перепахали. Вот они и отошли за пределы видимости.
Зная, какая атака предстоит, нас все старались поддержать. Но пока лишь словами. Артиллерист хвалился своими новыми тяжелыми гаубицами, но будут ли они задействованы при артподготовке, отмалчивался. Полковые разведчики сообщили, что немцев не так и много.
— Чего ж тогда сами речку не перемахнули? Штрафников ждали?
Разведчики объяснять не стали, да этого и не требовалось. В таком удобном месте большого количества обороняющихся не надо. Отмель на левом берегу и речка — как на ладони. Все простреливается насквозь. А на откосах достаточно врыть в снег по десятку прыгающих мин. Взрывались они на высоте человеческого роста, а мощный заряд тротила скашивал осколками наступающих в радиусе полусотни метров.
— Заминировано? — спросил я у разведчика-сержанта.
— Конечно! Фрицы спокойно спать хотят.
— А берег перед обрывом? — кивнул я на узкую полосу правого берега.
— Черт его знает. Кажись, нет.
— Кажись… герой-разведчик! Думаешь отсидеться, когда мы пойдем?
— Вам положено, — усмехнулся сержант. — Вину за свои грехи отмывать.
— А у тебя их нет?
— Все мы грешники. А мины на берегу мы им не давали ставить. Пытались немецкие саперы
