выбрасывать гильзы в открытый люк. На мгновенье, повернув голову, увидел позади три горящих танка. Десант давно сдуло. Они спрыгнули в самом начале. Кроме вспышек пушечных выстрелов, увидел многочисленные пулеметные трассы, тянувшиеся к нам. Князьков дернул меня за плечо.
— Снаряд!
— Есть, снаряд. Там наши горят. Три штуки, а может…
Я не договорил. Танк ухнул в промоину, и я едва не откусил язык. Закричав от боли, выплюнул на ладонь кровь. Мне почудилось, что в рот залетела пуля или осколок. Шпень, развернувшись, шел вдоль оврага, уходя подальше от дороги, где сосредоточилось большинство немецкой артиллерии.
— Шпень, драный! А ну, вперед, — заорал лейтенант.
Я подвывал от боли, приходя в себя. Князьков, наклонившись, бил Прокофия сапогом в спину. Оба кричали, не слыша друг друга. Горящая танкетка Феди Садчикова замерла на краю оврага. Механик- водитель сумел ее выправить, и скатившаяся вниз машина чудом не перевернулась. Она встала в тридцати шагах от нас. Коробчатый корпус ближе к корме был разорван, из полуметрового отверстия вырывалось пламя. Второй снаряд вспахал верхушку башни. Было удивительно, что танкетка доползла до оврага.
Выскочили Федя Садчиков и механик-водитель. Побежали к нам. Танкетка горела, трещали в огне патроны, потом взорвались сразу несколько гранат. Один из верхних люков вырвало из креплений и подбросило вверх. Из трещин в лопнувшей броне полетели осколки. Федя и механик бросились на землю. По броне нашего БТ тоже звякнули несколько осколков. В луже разлившегося бензина с треском полыхал сухой бурьян и мелкие кусты. Обогнав нас, по нижней пологой части оврага пронесся Т-34 комбата. Федя и механик-водитель вскочили к нам на броню.
— Надо вперед, — сказал Князьков. — Иначе под трибунал угодим. Ты, Леха, если ранен, пусть тебя Федор сменит.
— Ни хрена не ранен, — прошамкал я. — Язык!
— Тогда погнали. Прокофий, давай газ.
Садчиков и младший сержант-механик уселись на броню. Причем механик-водитель, который потерял две машины, делал это явно неохотно. Комбинезон у него был в крови.
— Ранен я, товарищ лейтенант, — пробормотал он.
Нас обогнали еще один танк и бронеавтомобиль. Князьков торопился. Кроме того, механики были в дефиците.
— Терпи. Вдруг механики-водители понадобятся. Сержант Шпень, вперед!
Прокофий дал газ, и танк с ревом вылетел из оврага. Бронебойный снаряд ударил в тополь, а Прокофий мгновенно разогнал танк километров до пятидесяти. Я уже хорошо видел 47-миллиметровую пушку с набалдашником на конце длинного ствола. Шпень по сигналу лейтенанта приостановил танк, и мы выстрелили одновременно — чешская пушка фирмы «Шкода», которую гнали фрицам заводы оккупированной Чехословакии, и наша родная «сорокапятка».
Осколочный снаряд взорвался с недолетом, встряхнув «шкоду» и осыпав ее градом осколков. Снаряд, сработанный умельцами-чехами под присмотром фашистов, надорвал нам левую гусеницу и выбил кусок резины из колеса. Нам повезло, что снаряд шел под углом, иначе вдребезги разбил бы колесо.
В критический момент экипаж действовал как единый слаженный механизм. Я кидал в открытый зев пушки снаряд за снарядом. Князьков стрелял, выкрикивая сам себе команды, а Прокофий Шпень задним ходом осторожно гнал «бэтэшку», выискивая укрытие. Надорванная гусеница могла в любой момент лопнуть.
— Куда ехать? — спросил Прокофий.
— Щас гляну, — оторвался от пушки Князьков. — Леха, стреляй сам.
Лейтенант, высунувшись из открытого люка, что-то прикидывал. За это время я успел раз шесть выстрелить. Попал куда или нет, не знаю. Зато отчетливо разглядел впереди подбитый Т-26 и что-то еще горящее.
— В овраг, — принял решение командир.
— Опрокинемся, — кричал Прокофий.
Но мы не опрокинулись. Жить хотелось всем, а танк сержант вел умело. Перед тем как нырнуть в овраг, мы получили еще один привет от фрицев. Болванка ударила под брюхо, Шпень охнул и направил корму на крутой спуск. Мы скатились почти благополучно. Сразу выскочили, осмотрелись. Вместе с резиной вырвало кусок металла из обода колеса. Я заглянул под днище. Снаряд прошел рикошетом, не пробив днище, и смял нижний люк. Остальные, в том числе Федор Садчиков и его механик, дергали колесо, осматривали гусеницу. Решили, что за полчаса можно натянуть, заменив звено. Все же нас пять человек и в том числе два механика-водителя.
А бой шел вовсю. Нас уже догнала пехота, но большинство осталось в овраге. Немцы вели сильный пулеметный огонь. Князьков приказал мне снять пулемет и быть готовым к отражению контратаки, а пехоту попытался вытолкнуть вперед.
— Поймите, дурьи головы! Через пять минут сюда мины как горох посыпятся. Все погибнем. Надо прорываться.
Лейтенант говорил что-то еще, но бойцы сидели или лежали на склоне оврага. Я пристроился с пулеметом. До немцев было метров триста. Наши танки и бронемашины оборону не прорвали. Штук восемь, не меньше, стояли неподвижно или горели. Немцы подбитые машины не трогали, наверное, собирались захватить в качестве трофеев. Остальные танки отошли вправо, в ельник, и стреляли оттуда. Танк комбата тоже горел, и мне стало совсем тоскливо. Чтобы прийти в себя, я открыл огонь по вспышкам немецких пулеметов. Успел выпустить диск и достал второй, когда в ответ засвистели пули. Одна очередь сыпанула так густо, что я мгновенно сполз на метр вниз.
Народу в овраге скопилось уже человек сто, не меньше. Ротный старлей с наганом на ремешке тащил бойцов за шиворот, пинал, стрелял над головой, но все было бесполезно. Люди отлично понимали, что танки не прорвались, не подавили артиллерию и пулеметы. Хоть и не такой мощный заслон у немцев, но пулеметов хватит, чтобы перебить наступающих.
— Мины, — повторил слова Князькова старлей. — Сейчас…
Договорить он не успел. Первая мина рванула с перелетом. Зато вторая, словно предупреждая, взорвалась недалеко от горящей танкетки. Человек двадцать шарахнулись вдоль по дну оврага, но ударила целая минометная батарея. Четыре почти одновременных взрыва подбросили, раскидали несколько человек бегущих. Кто-то закричал от боли. Люди шарахнулись назад. Одни ложились на землю, другие побежали вниз к дороге, но мины рвались так часто, словно их выпускали из пулемета. Вначале по четыре, потом — парами, накрывая овраг в разных местах.
Старлей уже не гнал людей в атаку а кричал, показывая наганом направление вправо, где овраг постепенно сужался и темнели многочисленные промоины по склонам. Взрыв выбил у него наган вместе с кистью руки и обрывком ремешка, осколки изрешетили тело, превратив шинель в клочья. Ротный упал, а двое бежавших к нему бойцов влетели прямо в столб взрыва. Мы полезли под танк. Князьков, бледный, но почти спокойный, торопил:
— Быстрее. Переждем обстрел под танком и сразу вперед.
К нам втиснулись еще двое пехотинцев. Человек семь залегли вокруг — хоть какое-то укрытие. Мины продолжали падать. Такого минометного огня я еще не видел. Столбы земли и дыма плясали, как хоровод смерчей. Осколки доставали и бегущих, и лежавших на земле. Бойцы, ошалевшие от грохота, разбегались кто куда. Часть бежали вверх, вдоль оврага, куда успел показать погибший старший лейтенант. Другие — вниз, к дороге. Многие бросились назад, рассчитывая нырнуть за бугор, окаймляющий овраг.
На самой верхушке их доставали пулеметные трассы, и большинство скатывались вниз или оставались неподвижно лежать. Творилось что-то невообразимое. Осколки пронзали живых и мертвых. Одна из мин взорвалась рядом с танком. Кого-то убила, разорвав на части. Двое вскочили и кинулись убегать. Что с ними стало, я не знаю, потому что очередная мина ударила прямо в башню танка. Броня приняла, погасила удар, а я успел подумать: слава богу, что успели закрыть люки. В танке оставалось достаточно снарядов, чтобы разнести всех нас.
Осколок пролетел между колесами, ударил в колесо другого борта. Рядом стонал и всхлипывал раненый. Минометный огонь прекратился. Мы выжидали. Затем по одному стали выбираться из-под танка. Никогда не забыть мне этого оврага. Воронки усеяли дно и склоны. Вокруг лежали изорванные тела убитых,
