на снег, зажав кровяное пятно повыше колена. Музыкант полез было помогать, но Маша перетянула бедро самостоятельно и, опираясь на выломанную палку, заковыляла дальше. Через мерзлое, взявшееся пузырьками озеро, к дальним медсанбатовским палаткам на другом берегу.
Но знаменитый контрудар под Сталинградом, переломивший ход войны, начался через пару дней 19 ноября 1942 года, когда Борис Ходырев и Маша Васнецова уже лежали в госпитале. Знакомые до каждой ложбины высоты брали уже без них.
Глава 10
Все войны кончаются
Какой долгой была зима. Борис Ходырев и Маша Васнецова попали в эвакогоспиталь в старом купеческом городке Пришиб. У Бориса дела обстояли плохо. Осколок застрял в легком. Кроме того, перебило пальцы и смяло ладонь правой руки. Когда спадало воспаление в легком, ампутировали, чистили пальцы, затем снова взялись вытаскивать осколок из легкого.
В конце зимы ампутировали три пальца, подлечили понемногу легкое, и Борис стал выходить на улицу. Лежали с Машей в соседних корпусах, а встретились спустя два месяца. Борька, худой, словно ощипанный, ковылял, опираясь на палку. И смуглое лицо то ли побелело от болезни, то ли стало таким после долгого пребывания в закрытой душной палате.
– Боря, ты?
Ходырев обернулся. Коротко стриженная девушка на костыле подошла ближе.
– Маша, да?
– Глянь-ка, узнал. Ох, и красавцы мы с тобой стали.
Пошли вместе по узкой улице. Стояли еще морозы, но с крыш текло, на тополях орали грачи. Вот так и познакомились во второй раз. В марте проездом навестил Степан Матвеевич Елхов, ставший к тому времени майором. Посидели в садике, выпили водки, вспомнили ребят.
Мало кто в живых остался. Саню Бызина забрали в артиллерию, по слухам, он уже дослужился до капитана. Политрук Воронков перешел, наконец, в политотдел армии, ну, и бог с ним. Ординарца Костю Гордеева ранили, но скоро выписывают.
– А Стрижак Иван Андреевич?
– У него свои дела. Иногда встречаемся.
Когда прощались, Елхов сунул остатки харчей, кое-какие вещи Маше и сказал, как тогда в ноябре:
– Ты о Борьке заботься. Кроме тебя, больше некому.
Ходырев и слова не сказал, что не получил ни одного письма от Кати, но Елхов битый мужик, по глазам все угадал. Пропала, исчезла Катя из Борькиной жизни, и винить тут некого.
Так получилось, что сначала выписали Машу, но она, хоть и демобилизованная по ранению, устроилась санитаркой и дождалась Бориса. А перед майскими выписали по третьей группе инвалидности сержанта Бориса Ходырева.
Друзья-товарищи проводили их до вокзала, откуда молодые поехали на родину Маши в город Морозовск, что недалеко от Ростова. Городок так себе, ничего особенного, но зеленый и тихий. Борис устроился проводником на поезд, сколько-то времени мотался по близким и дальним маршрутам, затем взяли его на должность техника, заведовать электрическим хозяйством, чему учился еще до войны.
Родилась дочь, затем сын, построили домишко. В гости после войны ездили мало, а с однополчанами Борис встретился лишь в 1975 году на тридцатилетие Победы. Да и то, какие однополчане? Одно название, что воевали в 51-й армии.
Про штрафников на долгие годы забыли, будто и не было их. Собрались все же с Сашей Бызиным, Гришей Сечкой съездить на знакомые холмы под Сталинградом. Тогда там многое напоминало о войне. В еще не замытых талой водой окопах валялись старые каски, гильзы, хвостовики мин и даже обрывки чужих шинелей.
Спустя долгое время, уже в конце девяностых, выбрались снова. Привез их на своей «волжанке» Степан Елхов, который, несмотря на годы, держался крепче многих. По обычной своей командирской привычке показывал, рассказывал, откуда наступали, куда двигались, пока его не перебил музыкант Сечка:
– Ну, помолчи ты, ей-богу. Глянь, красота какая.
Может, и не было вокруг особой красоты. Трава к сентябрю поблекла, степь сделалась серой и скучной. Но вид с холмов открывался до боли родной, как будто и не минуло полвека. Словно шкура огромного животного колыхалась под ветром буро-желтая трава, и до горизонта блестели голубые пятна древних Сарпинских озер. А на равнину все больше наступали окраины большого южного города, который именовали когда-то Сталинград.
