дороже всего и что императрица никогда его к такой вещи не принудит»
71
«Офицеры обедали и ужинали при дворе. Но так как число придворных дам и кавалеров не превышало пятнадцати-шестнадцати и так как его императорское высочество страстно любил большие ужины, которые он часто задавал и в лагере и во всех уголках и закоулках Ораниенбаума, то он допускал к этим ужинам не только певиц и танцовщиц своей оперы, но и множество мещанок весьма дурного общества, которых ему привозили из Петербурга»
72
Цитата из «Разговоров Н. К. Загряжской»
73
Воспоминание относится к осени 1761 года; реплики Петра Федоровича и Дашковой являются цитатами из дашковских мемуаров; ремарки – наши.
74
Рассказ С. М. Соловьева о сентябрьском припадке Елисаветы Петровны основан на соответствующем эпизоде из мемуаров Екатерины II
75
Когда на другой день после ареста канцлера Екатерина спросила у одного из членов следственной комиссии по делу Бестужева-Рюмина – Н. Ю. Трубецкого – в чем дело, тот сказал: «Мы сделали то, что нам велели, но что касается преступлений, то их еще ищут. До сих пор открытия неудачны». Когда Екатерина спросила о том же у другого следователя – А. Б. Бутурлина – тот отвечал: «Бестужев арестован, но в настоящее время мы ищем причину, почему это сделано»
76
«Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев <…> знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; <…> к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет. Эти и подобные размышления заставили его составить план, по которому со смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а в то же время я буду объявлена его соучастницей в управлении <…>. Проект этого манифеста он мне прислал <…> через графа Понятовского <…>. Этот-то свой проект он и успел сжечь» (
77
Когда Бестужева-Рюмина арестовали, Павлу было три с половиной года.
78
Дальнейший рассказ о том, как Екатерина вышла из затруднительного положения, основан на ее «Записках» (см.:
79
«Насчет своего племянника императрица была совершенно того же мнения, что и я; она так хорошо его знала, что уже много лет не могла пробыть с ним нигде и четверти часа, чтобы не почувствовать отвращения, гнева или огорчения <…>. Доказательства этому были у меня в руках, так как я нашла между ее бумагами две собственноручные записки императрицы, не знаю, к кому именно <…>. В одной из них было такое выражение:
80
«В сие же время случились великие морозы»
81
«Во время болезни <…> Елисаветы Петровны, в декабре месяце 1761 года, слышала я из уст Никиты Ивановича Панина, что трое Шуваловы, Петр Иванович, Александр Иванович и Иван Иванович чрезвычайно робеют о приближающей<ся> кончине государыни императрицы, о будущем жребии их; что от сей робости их родятся у многих окружающих их разнообразные проекты; что наследника ее все боятся; что он не любим и не почитаем никем; что сама государыня сетует, кому поручить престол; что склонность в ней находят отрешить наследника неспособного, от которого имела сама досады, и взять сына его семилетнего и мне поручить управление, но что сие последнее, касательно моего управления, не по вкусу Шуваловым. Из сих проектов родилось, что посредством Мельгунова Шуваловы помирились с Петром III, и государыня скончалась без иных распоряжений»
82
Впрочем, по части показывания языков исполнители и подсказчики иногда не уступали повелителю. Вот начало именного указа от 16 февраля 1762 г. (составлен Д. В. Волковым) о секуляризации монастырских вотчин: «Как ее величество государыня императрица Елисавета Петровна, соединяя благочестие с пользою отечества и премудро различая вкравшиеся злоупотребления и предубеждения от прямых догматов веры и истинных оснований православныя восточныя церкви, за потребно нашла монашествующих, яко сего временного жития отрекшихся, освободить от житейских и мирских попечений <…>» (Цит. по:
83
В кратком манифесте Екатерины о ее восшествии, составленном 28 июня при начале переворота, главной виной Петра III называлось намерение заменить православие лютеранством: «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона <…>»
84
Правильнее: Георг (Георгий) Голштейн-Готторпский (1719—63), бывший до своего призыва в Петербург генералом в Пруссии; Петр III присвоил ему звание фельдмаршала.
85
По словам очевидца, в мае 1761 г., после шумного празднования мира с Пруссией, неблагоприятные для Петра III слухи стали учащаться, и «бывший до того, но еще сносный и сокровенный народный ропот увеличился тогда вдруг скорыми шагами и дошел до того, что сделался почти совершенно явным и публичным. Все не шептали уже, а говорили <…> въявь и ничего не опасаясь»
86
Договор о мире между Россией и Пруссией был подписан Петром III 24 апреля 1762 г.; по этому договору Фридриху возвращались все территории, захваченные русской армией во время войны. 30 апреля состоялся торжественный обед – очевидно, тот самый, во время которого Петр назвал Екатерину
