и какая нам жизнь? Лучше бы сам заколол себя, что мы допускаем… (
Его высочество Антон Брауншвейгский, супруг Анны Леопольдовны и отец младенца Иоанна, тоже не был доволен назначением Бирона. Даже Анна Леопольдовна обижалась тем, что родителей обошли.
Бирону про всё доносили. Заговорщиков из гвардии переловили и отправили на дыбу, а с принцем Антоном Бирон крепко побеседовал. При дворе пошли разговоры о том, что родителей скоро вышлют за пределы государства или внутрь страны.
Хуже всех в эту пору жил Бирон. Получив власть, он должен был теперь тратить все силы на то, чтобы ее удержать. Любой из близстоящих к колыбели младенца, кто сегодня сладко улыбается его светлости, – завтра обманет и продаст его ради милостей Брауншвейгской фамилии.
Сегодня, например, фельдмаршал Миних хочет получить звание генералиссимуса от Бирона и копает яму Брауншвейгской фамилии: от лица младенчествующего императора выпущен указ об отрешении любезнейшего родителя Антона от всех военных должностей. А завтра наступает роковой день – восьмое ноября, и фельдмаршал приезжает в Зимний дворец к Анне Леопольдовне с вопросом: не станет ли она возражать, если ее сделают правительницей вместо Бирона?
– Хорошо, – отвечает Анна Леопольдовна в страхе, – только делайте поскорее! (
Тогда Миних едет на ужин к Бирону, и тот, читая в его глазах свою судьбу, спрашивает: не случалось ли фельдмаршалу во время военных баталий предпринимать ночных штурмов? Миних отвечает, что привык действовать по обстоятельствам, независимо от времени суток, и, отужинав, отправляется якобы домой (
Обстоятельства в эту ночь таковы, что в Летнем дворце караул держат гвардейцы Преображенского полка, и когда Миних через три часа после ужина возвращается обратно с ротой солдат, караульные расступаются, Бирон из регента становится арестантом и его ссылают в Сибирь – в Пелым. Правительницей при младенце Иване объявлена Анна Леопольдовна, Миних получает от нее должность первого министра и сто тысяч рублей на личные нужды, а его сын – чин генерал-поручика. И по всему видно: наступает царство Минихов.
Но послезавтра выносят из засады сидячебольного Андрея Ивановича Остермана, и он нашептывает Анне Леопольдовне на Миниха-отца. И вот уже у Миниха нет всеобъятных полномочий первого министра; вот уже не Миних, а принц Антон сделан генералиссимусом, а Миних должен перед ним отчитываться; вот уже вся Брауншвейгская фамилия косо смотрит на своего благодетеля, и наконец подписан указ о его отставке, и Миних навсегда лишается возможности совершить новый переворот.
1741
Новый переворот совершит Елисавета – дщерь Петрова.
18-го декабря ей исполнялось тридцать два года. Она родилась в тот самый день, когда наше войско всерадостным маршем входило в Москву после одержания виктории в Полтавской баталии, и ее явление на свет Петр торжествовал совокупно с победой над шведами – шумно и весело.
Когда Петр умер, ей шел шестнадцатый год, когда умерла Екатерина – осьмнадцатый. Отец хотел ее выдать замуж за Людовика XV-го, французского короля, но во Франции на сей счет были иные виды, и Елисавета осталась в Петербурге. Ее еще не раз сватали, но она-таки осталась блаженствовать своим незамужеством – свободная от бремени власти, не обязанная никому рожать наследников и пользуясь тем даром, который для женщины любого сословия и возраста всегда остается выше других благ земных, – красотой. Прибавим к сему веселый нрав, живость движений, очарование кокетства, отменное здоровье – и вот портрет первенствующей прелестницы России, располагающей полной волей блистать, быть в перекрестке взглядов придворной молодежи и могущей выбирать любого из них без оглядки на общее мнение.
Впрочем, при Анне Иоанновне ей приходилось делать другие оглядки: за ней внимательно присматривали, опасаясь, что вдруг среди развлечений молодости в ней проснется желание получить корону отца. Желание проснулось сразу после ареста Бирона.
Дело было так:
В Швеции давно хотели вернуть финляндские земли, отошедшие к России по Ништадтскому миру 1721-го года. А во Франции очень были недовольны русскими союзами с Австрией и Англией – вечными французскими врагинями. Строго говоря, и в Стокгольме, и в Париже были вообще недовольны присутствием России на восточном краю Европы. Лучшим решением всех вопросов было бы, конечно, возвращение московитов куда-нибудь на их прародину – к Уральским горам, в Азию, в Сибирь. Но этот способ мало подходил к политическому моменту: ни в России никто не собирался возвращаться назад, ни у Европы не было такого количества военной силы, чтобы обратить ее вспять. За невозможностью решить вопрос кардинально пришлось обойтись полумерами: готовить переворот против Брауншвейгской фамилии в пользу цесаревны Елисаветы.
Для того шведский и французский посланники в Петербурге Нолькен и Шетарди не жалели ни ласковых рацей, ни денежных посулов.
Цесаревна часто виделась с обоими посланниками или, если не виделась, то сносилась с ними чрез своего лекаря Лестока: она жаловалась на утеснения, доставляемые ей Брауншвейгской фамилией, говорила, что гвардейцы готовы за нее умереть, лишь дай знак, но что их ревность следует подпитывать и не скупиться дарить им по праздникам хоть по рублю, а праздников в России много, и посему денег тоже надо много. Посланники утешали цесаревну, обещали добыть еще больше у своих правительств и торопили.
Гвардейцы действительно не прочь были сделать ее императрицей. У многих из них она крестила детей, и они величали ее кумой (
Но Елисавета медлила, отвечала, что еще не время и просила молчать.
Нолькен и Шетарди пугали ее, говоря, что сестрица Анна Леопольдовна велит запереть ее в монастырь. От слова «монастырь» красавица плакала, но как взяться за дело, решить не умела.
Тогда Нолькен и Шетарди договорились с Елисаветой так: Франция дает немножко денег Швеции, а Швеция начинает против России маленькую победоносную войну, по окончании которой Елисавета занимает отцовский престол. За то Елисавета обещала установить с Францией и Швецией нежный мир, отказаться от союзов с Австрией и Англией и проч., и проч., и проч.
До наших земель шведы в ту войну не дошли. Еще пока они двигались по Финляндии в нашу сторону, их остановили: 23-го августа после боя под Вильманстрандом шведы отступили, и ждать их в Петербурге на зимние квартиры не приходилось.
О том, что Елисавета при помощи иностранных советчиков может содеять недоброе для Брауншвейгской фамилии, знали все, кому по долгу службы надлежит знать подобные вещи. За ней прислеживали, но мер особенных не принимали: надеялись, все само собой как-нибудь разойдется. Елисавета тоже продолжала бездействовать. Летописец говорит про нее: «У нее было множество приверженцев, за нее была гвардия, и, однако, не было человека, который бы стал во главе движения, сделал бы для нее, во имя ее то, что сделал Миних для Анны Леопольдовны. Елисавета должна была сама начать дело, сама вести солдат: легко понять, как ей трудно было на это решиться, как она должна была медлить и ждать, не начнут ли другие» (
23-го ноября на куртаге она подозвала сестрицу и сказала:
– Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армиею неприятельскою и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику. Советуют мне немедленно арестовать лекаря Лестока, я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, что если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат.
– Я с неприятелем отечества моего, – солгала Елисавета, – никаких алианцев и корреспонденций не имею, а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, и как он мне донесет, то я вам объявлю (
