Павел I

слово, чтоб всегда меня слушаться. <…> Сие безвинное и почти шуточное <…> условие было перетолковано так, что будто я хочу, чтоб только Великой Князь меня одного слушался и мне б только следовал и, одним словом, чтоб делал то только, чего я ни захочу <…>. Всего больше меня тронуло, что довели сие до Никиты Ивановича <…>.

5 декабря. Понедельник. <…> Не могу похвалиться ровным поведением со стороны Его Высочества; термометр все еще стоял ниже предела замерзания. <…>

7 декабря. Середа. <…> За чаем почти ничего не говорил со мною. <… >

11 декабря. Воскресенье. Его Высочество проснуться изволил в семь часов. Чай кушал в постеле. Как я подошел к нему, то, поцеловавшись со мною очень ласково, изволил сказать: «Здравствуй, голубчик! Все ли ты в добром здоровье? Каково спал?» – Потом изволил говорить: «Таких слов давно уже ты от меня не слыхал. Я признаю свою неправоту, мой друг; помиримся ж», – и поцеловавшись, еще изволил сказать: «Только, пожалуй, ни на кого не сердись. Пусть все будет по-прежнему. <…> Просил меня только Его Высочество, чтобы я все оное забыл; что он сам во всем раскаивается. <…>

28 декабря. Середа. <…> Хотя и была у меня с Его Высочеством экспликация, как я выше упомянул, однако после оных интрижек и наушничеств все еще не примечаю я к себе со стороны Его Высочества той доверенности, той горячности и тех отличностей, кои прежде были. <…>

<…> И о сих Записках уверяли Его Высочество, что оне со временем будут только служить к его стыду и посрамлению, для того-де, «что лета ваши детские, так каким там быть еще записанным делам великим, да прошлого же году вы часто плакивали, так уж верно и это внесено туда». <…> – Невежество и зависть, против всех добрых дел искони воюющие, вооружились на меня посредине моего течения. <…>

1766

13 января. Пятница. Его Высочеству на мысль пришло собрание сделать и экзаменоваться с Куракиным. Сие вот как происходило…

(Порошин. Ст. 539–540, 542, 544, 547, 563, 565, 570)

На сем прекращаются Семена Порошина записки. Слишком много в них оказалось подробностей из частной жизни его превосходительства Никиты Ивановича Панина, чтобы, прочитав их, Никита Иванович позволил Порошину оставаться в штате кавалеров великого князя. Порошина срочно причислили к армии и откомандировали в Малороссию – в Ахтырку. 15 апреля 1766 года он выехал из Петербурга навсегда.

Он просил заступничества у Григория Орлова, получил чин полковника и Старооскольской полк под свою команду. В 1769-м полк был отправлен на турецкую войну, но Порошин не успел отличиться: в крепости Св. Елисаветы он внезапно занемог и умер на двадцать девятом году жизни.

* * *

Записки Порошина – редкостный документ. Спасибо его превосходительству Никите Ивановичу Панину, что, отняв их у автора, он не использовал для редактуры печку, и мы теперь можем судить о натуре грозного русского царя не только по его собственным манифестам и указам или по анекдотам и слухам его испуганных подданных.

Натура Павла изучена с близкого расстояния умным и внимательным человеком. Павлу одиннадцать лет – желания его нрава и наклонности ума запечатлены резкими, отчетливыми штрихами. Жизнь его детально расписана по привычкам. В детских играх узнаются страсти взрослого императора.

Конечно, не всякой игре следует придавать значение – бывают и случайные совпадения. Например, имажинирует его высочество себя то ефрейт-капралом, то поручиком и изволит в играх своих военными баталиями воображение увеселять. Сие совсем еще не предвещает будущих вахт-парадных страстей императора, ибо припрыжки по комнатам, имитирующие кавалерийскую атаку, или урчание голосом, подражающее артиллерийской канонаде (см. 5 сент. 1765), не имеют ничего общего со строевой выправкой, введенной с 7-го ноября 1796 года в ранг высшей государственной необходимости, и не означает ничего иного, кроме нормального отроческого удовольствия играть в войну – все десятилетние мальчики играют в войну, и скорее недобрые предчувствия могло бы вызвать отсутствие в детстве Павла этой игры. – Или другое совпадение: читает Порошин своему ученику историю Мальтийского Ордена, и ученик тотчас начинает представлять себя мальтийским рыцарем (см. 28 февр. и 4 марта 1765), – конечно, это немедленно напоминает нам будущий протекторат императора Павла над Мальтой и принятие им титла великого мальтийского магистра. Но, кажется, напоминает совсем напрасно, ибо нельзя считать двухдневную игру в героев только что прочитанной книги признаком укорененного душой влечения – поиграл да перестал играть, и больше, судя по записям Порошина, о том не вспоминал.

Однако, кажется, есть и неслучайные совпадения. Посему, зная, чем все кончится, мы все-таки не можем воздержаться от некоторых наблюдений по поводу журнала Порошина и, сличая порошинские записи с позднейшими сведениями мемуаристов, анекдотистов и летописцев, получаем следующий реестр отличительных признаков натуры царевича:

§ 1. Государево самосознание: Павел – наследник, будущий владетель «эдакой землищи», чьи концы едва умещаются на географической карте (см. 1 нояб. 1764). Его именуют государь. Он мыслит о подражании прадеду – Петру Первому (см. 8 дек. 1764). Повелением матери он является генерал-адмиралом и ему как бы подчиняется весь наш флот – по воскресеньям он выслушивает рапорты морских начальников (см. 31 июля 1765). Мать обещает, что лишь только он подрастет, «она изволит тогда по утрам призывать его к себе, для слушания дел» (см. 10 сент.1765). Разговоры взрослых за обедом или ужином неизбежно касаются придворной и общей жизни, и Павел привыкает соотносить эту жизнь с понятиями о правилах добродетели, которым его ежедневно учат. Вот, например, Никита Иванович Панин вспоминает, как за одинаковые подвиги по-разному обошлись с фельдмаршалом Лессием и адмиралом Головиным. «Как же, – восклицает его высочество, – за одно дело одново похвалить, а другова наказать?» (см. 6 окт. 1764). А вот заходит речь о злоупотреблении служебным положением, и великий князь спрашивает с искренним интересом: «Что ж, так разве честных людей у нас совсем нет?» (см. 9 дек. 1764). Или, например, говорят взрослые про некоторого пророка, извещавшего народ о близком потопе и за то посаженного на днях под караул – и его высочество одобряет разумное распоряжение: «Хотя эдакой сумасброд и враки рассевает, однако все простой народ в беспокойство и смятение приведен тем быть может» (см. 1 дек. 1764).

§ 2. Привычка находиться в центре внимания и принимать знаки высокопочитания от всех и каждого:

– от первенствующих лиц государства (сам Никита Иванович прислуживает десятилетнему отроку, стоя за его стулом и раскладывая ему кушанья – см. 22 сент. 1764);

– от дружественных России европейских держав (иностранные посланники выстраиваются в очередь, чтобы принести его высочеству поздравления с днем рождения – см. 20 сент. 1764);

– от простого народа, с радостью и удовольствием наблюдающего за тем, как его высочество пьет квас (см. 17 нояб. 1765).

Эта привычка медленно совершает свое подлое дело – скоро она станет потребностью и в конце концов истоньшит нервы до такой чувствительности, что в отсутствие поминутного изъявления знаков высокопочитания Павел станет видеть признаки заговора и измены. Пока до этого не дошло. Пока мы видим только зарницы будущих гроз.

§ 3. Обидчивость, самолюбивость, привычка первенствовать, желание подчинять. Кажется, друг детских игр князь Александр Куракин (тогда тоже еще десятилетний отрок[110]) для того и нужен Павлу, чтобы репетировать над ним власть непредсказуемую и пугающую (см. случай с огненным фонтаном: 27 нояб. 1765). Кажется, Павел испытывает явное удовольствие от того, что имеет право заставить не только ровесника, но и взрослого человека делать что-то для этого человека неприятное (см. случай с порезанным пальцем Порошина: 15 нояб. 1764).

«Его высочество имеет за собою недостаточек, всем таким людям свойственный, кои более привыкли видеть хотения свои исполненными, нежели к отказам и к терпению. Все хочется, чтоб делалось по-нашему» (см. 3 янв. 1765). – Вообще, конечно, это свойство всякого человека, независимо от возраста и положения, – просто оно особенно бросается в глаза, если человек занимает публичное место, когда силою вещей жизнь его протекает как бы на сцене, и волей или неволей он становится властителем взоров и дум. Под аплодисменты публики с каждым новым выходом проникается он чувством своего превосходства. Когда