тряхнул верхушки берез и скрылся за скосом горы. Осенний огненный мир, два часа проплывавший внизу, теперь обступал, подымался от ложа реки круто вверх. По желтому густо-темным цветом темнели кедры и ели, малиновыми пятнами обнаруживали себя рябины. После холодного и ненастного лета в абаканской тайге стояла нарядная ясная осень. Было тепло и тихо. Синее небо отражалось в непривычно спокойной воде. Где-то кричала кедровка. И это был единственный звук, напоминающий о скрытой под пологом леса жизни.
Посидев на прибрежном нагретом камне, мы пошли вдоль реки. Половина поклажи «до завтра» была брошена на косе. Шли по мягкой, промятой во мху дорожке. Когда-то Лыковы от реки уходили к своим избушкам, стараясь не оставлять следов. Теперь же от берега вверх вела заметная тропка. В прошлом году Карп Осипович пометил ее затесями. А в этот раз мы обнаружили бревнышки-ограждения. «Беспокоится старик, чтобы кто-нибудь из идущих не поскользнулся на крутизне», – сказал Ерофей, оглядывая недавнее оборудование.
Путь от берега до избушки довольно крутой, но недлинный. Верхнее дальнее жилье с прошлого года Лыковы бросили, перебравшись к реке. Через час неспешного хода мы вдруг услышали блеянье коз, увидели синий дым костерка. Еще минута – и навстречу выходят двое людей. Агафья, как ребенок, радости не скрывает.
– А мы видели вертолет-то… Я и картошку успела сварить…
На бревнышке у костра начались обычные для этого часа расспросы: как поживаете? как добрались? Агафья между тем, положив нам в ладони по горячей картофелине, засеменила на огород. Все угощения сразу разложены были на траве у костра: морковка, репа, горох. Карп Осипович появился с пластиковым мешочком кедровых орехов. Агафья поставила туесок с собранной накануне брусникой. Потом вспомнила о соленых грибах…
Говорили во время «застолья» о прожитом годе, о необычно холодном, дождливом лете, об урожае. И лес, и огород щедрыми этой осенью не были. Кедровых шишек, влезая на деревья, Агафья насбивала всего три мешка. Не уродились ягоды и грибы. Плохо вызрел горох. Картошка не подвела, но была мелковатой. В былые годы плохой урожай, отсутствие мяса и рыбы (Агафья поймала лишь пять харьюзков чуть больше ладони) сильно обеспокоили бы Лыковых. На этот раз, побывав у геологов, старик и Агафья вернулись приободренные. «Не беспокойтесь. Мы вас не бросим», – сказали в поселке.
Была и еще гарантия некоторого благополучия – козы. Пока мы сидели у костерка, Агафье не терпелось показать свою «ферму». В загородке из тонких бревен, подозрительно поглядывая на гостей, ходил козел Степка с обрезанными Ерофеем рогами. Козу Муську Агафья вывела на доение.
Прошлогодней робости перед козою не было. Ловко спутав Муське задние ноги, Агафья наступила на веревку, как на педаль, подвинула к морде козы берестяной кузов с сушеной картошкой… Через десять минут мы уже пили процеженное и охлажденное в ручье молоко. Оно было великолепным – густое, здоровое, без каких-либо запахов. И я мысленно поблагодарил читательницу нашей газеты за идею «купить козу».
Прошлым летом, увидев, что Лыковы к скотоводству не подготовлены, я сказал: будет трудно – зарежьте. Думал, что так и будет. Но в январе получил от Агафьи письмо с трогательной благодарностью. Оказалось: козы пришлись ко двору. Агафья писала, что научилась делать сметану, творог и что весной от «козлухи» ожидают приплода.
Хлопот со скотиною было тут много. Агафья осваивала доение, готовила на зиму сено и веники, оберегала от коз огород. Карп Осипович покрякивая от натуги, соорудил загон и сарайчик. Пока жили «на две избы», коз водили с собой. Поводки были лишними – козы преданно жались к людям. Медведи, которых тут много, проявляют к козам интерес постоянный, и козы их чувствуют раньше, чем люди. Доставили хлопоты Лыковым и маралы, съевшие два стожка сена, приготовленных для коз. Пришлось зимой Агафье рубить еловые ветки. Слушая у огня бесхитростное повествование о житье-бытье за год, мы чувствовали: козы были тут «полноправными членами общества». Молоко молоком (оно заметно поправило здоровье Карпа Осиповича, переставшего жаловаться на живот и на болезнь уха), но было и еще нечто важное в их присутствии у избы. Козочка и Агафья так привязались друг к другу, что разлука даже на день была тягостной для обеих. Во время трехнедельных усилий наловить рыбы Агафья жила с козой на берегу под навесом, питалась ее молоком, «а спали вместе, прижмемся друг к другу – тепло…».
Главным событием года был переход на житье к речке. Верхнюю избу в горах бросили. Ничего не сажали на огороде возле нее. Навещали жилище только затем, чтобы взять какой-нибудь инвентарь, книги, одежду. Мотив переселения Карп Осипович объяснил кратко: «Без людской помощи не обойтись. А ходить – далеко».
Жилье получилось удобнее верхней избы. Сенцы разгрузили жилую часть от множества коробов и мешков, сделали ее просторнее и светлее, чему способствовали два оконца, прорубленные в торцовой стене.
Чистота и опрятность в жилище этом не поселились, но появилось некое подобие порядка в избе. Не закопченные тут лучиною стены и потолок лоснились коричневым деревом, просторно было у печи, пол под ногами не пружинил от конопляной костры, а был подметен. Пространство возле железной печки, подаренной геологами, было свободно от хлама и не грозило пожаром.
Печку Карп Осипович в этот вечер натопил, не скупясь на дрова. Перед сном мы вышли охладиться наружу. Дым от избы подымался высоко вверх, и Млечный Путь казался продолжением этого дыма. Указав на Большую Медведицу, я спросил Агафью: знает ли она, как называется это созвездие? Агафья сказала: «Лось…» Небесный ковшик и в самом деле на лося походил больше, чем на медведя.
Спать, как обычно, мы легли на полу. Агафья, положившая нам в изголовье фонарик на случай выхода из избы, вдруг спохватилась: «А светит ли?» Фонарик светил неважно. «Батарейка исстарилась», – с этими словами Агафья достала из берестяного короба круглую свежую батарейку, поменяла на нее старую и, убедившись – фонарик светит исправно, принялась за молитву.
«Это чё же такое, спички не признаете, считаете грех, а батарейка, значит, не грех?» – специально для нас с Николаем Николаевичем спросил Ерофей. Агафья не нашлась, что ответить, подтвердив только, что спички («серянки») действительно грешное дело.
Засыпали мы под молитву. Агафья перемежала ее шиканьем на котят и неожиданными вопросами Ерофея.
Утром, попрыгав возле костра для согрева, мы с Ерофеем спустились к реке за оставленной там поклажей. И через час у избы состоялось поднесение московских гостинцев. Агафья этот момент на минуту опередила – появилась с синей рубахой в руках. Ерофей мне писал, что Агафья готовит подарок. Теперь мастерица с улыбкой протянула изделие и пожелала, чтобы рубаху я тут же примерил. Пришлось подчиниться. Все хором нашли: обновке износу не будет, не хватает лишь пояска! Агафья шмыгнула в избу, и вот я стою уже подпоясанный… Выяснилось: такие же рубахи в благодарность за помощь Агафья сшила нескольким геологам, в том числе Ерофею.
