Тюдоров. На фоне потемневших досок белели войлочные прокладки. Все постройки, в том числе и дворец, и мост, были крыты дранкой, прижатой к кровлям крупными камнями.
Кроме них, словно бы для оживления пейзажа, который, право слово, не нуждался в приукрашивании, в долине были воздвигнуты квадратные памятники всеблагому Будде. От крыш домов струился дымок. Лошади под широкими седлами легкой иноходью бежали по тропинкам между ивами.
По другую сторону долины, на заросших соснами склонах, проглядывали белые монастыри, но они тонули в тени высоких гор, увенчанных сверкающими снежными шапками. Там уже была граница с Тибетом. Единственную «Экзотическую» ноту вносили молитвенные флаги, поставленные повсюду букетами или рядами, словно большущие белые перья, трепетавшие на ветру.
Лучники в ярких халатах, монахи в красных пеплумах и детишки в разрисованных одежонках сновали в разных направлениях: по висячему мосту, из крепости и в крепость, вокруг чортенов, по берегу реки, по тропинкам и по лужайке, где паслись лошади и скот.
Я медленно шел по зачарованной долине к гостевому домику.
— Королева вас не приглашала, — этой уже слышанной не однажды фразой меня встретил служитель, когда я назвал свое имя; в глазах у него читалось неодобрение.
Убедившись, что я не могу предъявить никаких верительных грамот, он отвел мне неприбранную комнату в ветхом бунгало. Позже я увидел, что он тоже живет там. Таким образом, я был низведен в ранг слуг.
Размышляя в тот вечер над странным приемом, который оказали мне бутанцы всех слоев общества, я, кажется, начал понимать механизм, регулирующий их отношение к иностранцам.
Все и вся в Бутане зависят от короля. Подданные принадлежат ему в буквальном смысле слова. Их существование и место в жизни подчинены степени близости к королю. Природа этих отношений четко обусловлена рангом каждого бутанца. Этот — секретарь короля или королевы. Тот — служитель королевского бунгало, или исполнитель его законов, или пастух его коней, или работник на его полях. Социальное положение и взаимоотношения людей регулируются тем, на какой ступени официальной лестницы находится человек.
Ранг обеспечивает права и привилегии. Все жизненные проявления, начиная от манеры одеваться, местожительства и способа передвижения по стране, знания того, что можно и чего нельзя, кончая рационом питания, находятся в прямой зависимости от ранга. Поскольку Бутан не знает еще денежной экономики, деньги там не играют никакой роли. Привилегии причитаются не человеку, а его рангу в отличие от нашего, западного мира, где все зависит от денег.
Общественная система в Бутане не особенно отличается от той, какая существовала в Европе несколько веков назад. В нашем словаре сохранились все слова для описания ее.
Ранг, санкционированный титулом, в средневековых обществах, подобных бутанскому, — категория весьма нестойкая и колеблется от настроения короля. Самый высокородный герцог — ничто в глазах короля, и уважение, которым он пользуется, связано с личным к нему отношением монарха. Блага и милости на самом верху раздает король. Точно так же в нижнем звене положение человека обусловлено отношением к нему лиц вышестоящих рангов. Так, чиновнику, который отобедал у короля и заслужил его благосклонность, все окружающие, начиная с самого бедного крестьянина, оказывают больше уважения, нежели человеку более высокого ранга, но находящемуся в немилости. Это заставляет людей часто появляться при дворе, поскольку двор является биржей социальных ценностей и положений.
Совершенно естественно, что я, человек без ранга, иноземец, был сразу включен в систему. Если в иных краях белокожий европеец получает привилегированный (или непривилегированный!) статус единственно потому, что он белый, вне зависимости от его личных качеств, в Бутане, не знавшем колонизации и вообще не имевшем контактов с миром европейцев, подобная вещь неведома. Здесь хотели узнать главное — характер моих взаимоотношений с королем или королевой.
Именно это пытались мне внушить бутанцы, осведомляясь, чей я гость. Когда же я отвечал «ничей» — и это совершенно нормально выглядело бы на Западе, — здешние собеседники решали, что я как бы вне закона. В Бутане все являются «кем-то» по отношению к королю. Заявляя, что я не королевский гость, я признавал тем самым, что являюсь подпольным иммигрантом, которому нечего делать в Бутане, а посему мне незачем оказывать какие-либо услуги.
Я понял наконец, что на вопрос, кто меня пригласил — король или королева, мне следует отвечать, что я гость личного королевского секретаря. В самом деле, ведь он взял на себя ответственность, позволив мне пожить в Бутане и осмотреть страну. Так можно было надеяться получить статус в местной иерархии.
С того момента, как я это уразумел, жизнь стала много легче.
В первый вечер я погулял по долине Паро, а затем вернулся в домик для приезжих, где в полном одиночестве съел свой скромный ужин. Я был на грани нервной депрессии из-за равнодушия и изоляции, навалившихся на меня с той самой минуты, как я расстался в Пунчолинге с телохранителем Паро Пенлопа, у которого в самолете торчала из ушей вата. Мне, правда, удалось сблизиться с двумя слугами и даже подружиться с ними; мы быстро сумели сломать социальные барьеры и наладить дружеское общение. До чего же хорошо, что вне пределов официальных рамок бутанцы оказались людьми веселыми, смешливыми и лишенными комплексов! Тем не менее я с облегчением и удовольствием встретился с коллегой-европейцем. Замечу, что в предшествующих поездках и экспедициях такой настоятельной потребности я не испытывал.
Мы сразу стали друзьями. И не потому, что в чужих краях так тянет друг к другу людей одной расы или национальности. Майкл Эйрис, молодой учитель королевских детей, был одержим той же страстью к тибетской культуре, что и я.
Благодаря Майклу, а также письму, в котором я упомянул о встречах с братом королевы, покойным премьер-министром, два дня спустя после прибытия в Паро я получил приглашение прибыть в 19 часов во дворец на обед к королеве. Где-нибудь в другой части света я не был бы столь взволнован и заинтригован, но, зная, сколь далеко здесь простирается королевская власть — от одной улыбки его величества человек возносится наверх или низвергается в бездну, — я был обрадован и обеспокоен.
В гостевом домике вдруг обратили внимание на мое существование, как будто до того меня просто не было. Тут же принесли таз горячей воды и — невероятно! — предоставили в мое распоряжение «джип». Для такого случая у меня был припасен смокинг, но Майкл Эйрис сказал, что это не обязательно.
Королева, насколько я был наслышан, не имела ничего общего с восточными властительницами, которых мне доводилось видеть или о которых я читал. Мне рассказывали о ней Тесла, вдова премьер- министра, и другие аристократы. Женщины в Бутане занимают совершенно иное положение. Они никогда не сидели взаперти дома, а вели активную жизнь. Более того, тибетцы, возможно, первыми в Азии позволили женщинам играть первостепенную роль в делах общества, политике и так далее. И здесь, как правило, они справляются с ними более умело, чем мужчины. В тибетских Гималаях нередко можно видеть деревни, которыми управляют женщины.
Нет ничего опаснее могущественной и умной женщины, особенно если она еще и красива…
Я вспомнил Рани Чуни, королеву-мать, ее леденящий взор и безукоризненную выдержку; потом Бетти-ла, с ее грацией и обаянием; элегантность и дивные манеры Теслы. Они затмили бы любую свою современницу на Западе. Можно понять причину моего беспокойства: я вхожу в святая святых бутанского мира и, если повезет, смогу увидеть намного больше, чем положено обитателям гостевых домиков. Я приехал не для того, чтобы околачиваться при дворе или интервьюировать королеву. Я приехал путешествовать.
«Джип» доставил меня в резиденцию гьялмо, километрах в трех от дома приезжих.
Вечер был теплый. Костры караванщиков помаргивали в долине, а жертвенные огоньки перед алтарями светились в окнах монастырей, молелен и частных домов. Бледная луна делила на части черноту изрытых ущельями гор — давящую массу Гималаев, стиснувших со всех сторон долину.
В голове у меня отпечатались сотни других «планет», на которых мне довелось жить. Одни омывало пронзительно голубое море„там торчали коралловые рифы и трепетали на ветру растрепанные шевелюры пальм. Другие едва выступали из снега, являя на свет чахлые сосенки, мимо которых уходило в бесконечность обледенелое шоссе Канады. Были еще «планеты», подобные Нью-Йорку, сделанные из бетона и кирпича, с головокружительными скалами-домами и реками, по которым густо, словно машины по
