Пунакху в правах с остальными столицами. Оно было выписано такими же буквами, как Париж, Лондон и Вашингтон, но мне не удалось до 1968 года раздобыть хотя бы одну фотографию этого города. Четыре года назад Пунакха перестала быть столицей, титул перешел к Тхимпху. Но в действительности Пунакха по- прежнему оставалась зимней столицей страны, а Тхимпху делалась ею лишь на лето.
Солнце висело в зените, жара стала совсем невыносимой. Теперь понятно, почему у стен Вангдупотранга могли расти кактусы и почему пунакхские монахи приводили лето в Тхимпху. Разница в температурах между двумя столицами зависит не только от перепада высот. Мачу в верхнем течении бежит по своего рода «долине смерти», природной печи, глинистые берега которой поглощают солнечные лучи и накаляют воздух настолько, что там не собираются дождевые облака даже во время муссона. Зимой же Вангдупотранг и Пунакха превращаются, как мне рассказывали, в дивный рай, окруженный со всех сторон сугробами. В этой климатической аномалии возле снежных полей растут бананы!
Долина начала расширяться. Мы по-прежнему шли по песку, пляжи манили прилечь отдохнуть на берегу пенистой Мачу. Внезапно за поворотом словно поднялся зеленый занавес — и возникла Пунакха.
Передо мной расстилалась плоская долина, покрытая нежной зеленью рисовых полей, среди которых были разбросаны редкие домики, в общей сложности пять-шесть, не более. Конечно, иную картину ожидаешь от столицы государства с населением почти в миллион человек.
Только подойдя ближе, я различил необычное великолепие дзонга. Он походил на какой-то фантастический каменный ковчег. Воды Мачу омывали фундамент. Дзонг был выстроен на холмистом мысу, маленький рукав Мачу огибал его с тыла, так что стены со всех сторон были защищены водной преградой.
Чем ближе я подходил, тем грандиознее становилась твердыня. Она поднималась на высоту десятиэтажного дома над рекой и вытягивалась на 300 метров в длину. Пунакха казалась каким-то архитектурным наваждением. Город-чудовище вырастал без перехода посреди пасторального пейзажа. Стены, слегка отклонявшиеся назад, делали крепость очень естественной, будто она была продолжением холма. Строгие линии всей массы лишний раз доказывали, что бутанцы и тибетцы, пожалуй, самые умелые архитекторы Азии.
Ни в Китае, ни в Индии, ни в Юго-Восточной Азии нет сооружений с такими строгими пропорциями. Как правило, храмы и здания там представляют собой нагромождение скульптур и украшений, не подчиненное потребностям внутреннего жизненного пространства и общему рисунку. Если проводить различие между украшением и формой, то бутанская и тибетская архитектура окажутся в ряду самых изысканных и гармоничных в мире.
Использование чуть наклонных стен, окон разных размеров и линий кровли, подчеркнутых более темными фризами, — все это создает гармоничное противопоставление горизонталей и слегка отклоненных вертикалей.
Наиболее известная постройка тибетского мира — лхасская Потала, но дзонги Пунакхи, Паро и Тхимпху являются не менее великолепными памятниками строительного искусства. Более всего они поражают современностью своего замысла, особенно если вспомнить, что крепости были построены в XVI веке, а ведь стиль зародился в X–XII веках.
Вот она, легендарная столица, так долго бывшая закрытой для всех. Пунакха известна куда меньше, чем Лхаса. Даже сегодня можно пересчитать по пальцам ее редких посетителей. Страна Дракона не спешила открывать двери остальному миру.
Хотя четыре года назад король избрал официальной столицей Тхимпху, понадобится куда больше времени, чтобы лишить Пунакху ее прерогатив. Она по-прежнему насчитывает наибольшее количество монахов в стране. Я, однако, не удивился, что сейчас, в разгар лета, Пунакха оказалась практически пустой. В начале июня монахи дружно перебираются в летнюю столицу. Кстати, делают они это пешком — ночуют в крохотном монастыре, Чиме, чуть к северу от Вангдупотранга, а утром переваливают через хребет на дорогу, ведущую в Тхимпху.
Рисовые поля кончились, и тропа уткнулась в подвесной мостик. Здесь лошадей пришлось оставить: переводить их по натянутым веревкам было рискованно. Пунакха неприступна, но в равной степени туда нелегко войти и с добрыми намерениями.
За три года до моего приезда Мачу подточила фундамент крепости и соединилась рукавом со своим притоком, окончательно отрезав дзонг от Большой земли. Подъемный мост из толстенных деревянных балок, казалось бы надежно укрепленный в каменных барбаканах, снесло разливом. В Пунакхе были спешно предприняты большие работы: укреплен фундамент, насыпаны высокие валы на берегу, но временный подвесной мост до сих пор заменяет прежние массивные сооружения, по которым сотни лет ходили в крепость.
Веревки отчаянно раскачивались, и идти по наложенным на них доскам было не самым приятным делом. Наконец мы ступили на твердую почву, своего рода низкий остров с десятком домов и шестью лавочками из темных досок. Здесь жили чиновники, предпочитавшие ночевать в семье.
В который раз уже я с удивлением констатировал, что возле дзонга нет ни селений, ни даже слободы, а ведь Пунакха много веков была столицей. Город целиком помещался за крепостной стеной.
У входа я спросил, где можно видеть тримпона. Мне ответили, что властитель закона вместе с ньерченом отсутствует: летом дзонг вымирает. Из начальства остался только тримпон-рамджам. Титул рамджамов дается местным выборным руководителям, управляющим небольшими, входящими в юрисдикцию дзонга районами. Обычно насчитывается пять-шесть рамджамов, двое работают в дзонге помощниками главного интенданта.
Здешний рамджам оказался высохшим старцем с седыми волосами. Он встретил нас традиционным равнодушием (с которым я уже примирился) и, не предложив даже чашки чая или стакана воды, потребовал кашаг. Прочтя его, он отвел нам комнату в королевском бунгало на берегу реки. Очень хотелось есть, поэтому Тенсинг сразу же приступил к своему коронному номеру— приготовлению риса; кухня располагалась в хижинке рядом с домом. Рамджам исчез, а я отправился в лавки.
Приятный сюрприз: на прилавках стояли корзины с гранатами; до сих пор мне не доводилось встречать эти фрукты в Гималаях. Грызя гранат, я продолжал перебирать вещи на прилавках. Неожиданно вошел рамджам. На сей раз он оказался куда приветливее и даже попросил сфотографировать его. Мы условились, что после завтрака осмотрим дзонг.
Расплатившись с караванщиком и потрепав на прощание по головке его юного спутника, я зашел к Тенсингу. Он походил на черта, хлопочущего возле адского огня: щедрой рукой посыпал варево черной, белой и желтой «штуками». Видно, поварской талант у него в крови! Если не считать, что рубашка, служившая полотенцем, совсем засалилась и вытирание тарелок мало что давало…
Наша штаб-квартира представляла собой большое шале, окруженное садом за каменной стеной, в котором густо росла трава и яркие цветы. Старуха с беззубой улыбкой — сторожиха — пришла взглянуть на мой багаж, дабы выяснить, кто я такой. Я не сумел сказать ей ни слова, поскольку в эту минуту появился Тенсинг со своим изделием и мы уселись за стол. Рис был абсолютно безвкусный, несмотря на соль, перец и большие чашки с водой, в которой плавал порошок «карри». Из кармана брюк Тенсинг извлек нечто, живо напоминавшее шнурки для ботинок.
— Кушайте, это сушеное мясо, я купил его в Вангдупотранге.
Он не успел еще закончить тираду, как воздух в комнате заполнился запахом гнилого мяса. Я поспешно вернул связку Тенсингу, бормотнув что-то насчет того, что сушеное мясо еще недостаточно просушилось.
— Зря, очень вкусно, — заметил мой спутник.
Я ответил, что не особенно голоден. Тенсинг разочарованно запихнул ремешки в карман и с аппетитом набросился на рис. Я последовал его примеру, хотя и с меньшим энтузиазмом. «Антизавтрак» прошел в полном молчании. Разделавшись с пищей, я со старым рамджамом отправился осматривать дзонг.
Пройдя еще один висячий и столь же шаткий мост, мы оказались на маленькой платформе у громадного входа в крепость. Туда вели два марша крутых ступенек. В случае нападения лестницу разрушали, вход повисал высоко в воздухе, а колоссальные ворота, усеянные стальными заклепками, закрывали.
По обе стороны ворот располагались маленькие тоннели, пробитые в толстой стене. Выше виднелись
