между обеими империями были татары, то для истребления той причины для переду надлежит признать сии народы независимыми», – говорил он на третьей конференции 1 августа), то нечего больше собираться и говорить обо всяких «мелочах».
Ультиматум был передан австрийскому и прусскому послам для того, чтобы они передали его Осману. Дважды возражал против этого шага Обрезков, но упрямый Орлов не согласился с этим предложением. Он понял, что продолжать переговоры, не добившись главного – признания Крыма независимым государством, – это значит унижать достоинство России; после покорения татар силой оружия российского русская императрица дарует им вольность и независимость по их просьбе. Право завоевания, считал граф Орлов, – это высшее право в международных отношениях.
И 18 августа Орлов отправил в Петербург депешу, в которой объяснил свою позицию, что после многих попыток не удалось доказать право татар на независимость от турецкого султана, что турецкие послы намерены возвратиться в свой лагерь. А он, граф Орлов, предлагает фельдмаршалу Румянцеву, как только закончится перемирие, нанести туркам чувствительный удар.
Румянцев вскоре узнал о бесплодности дипломатических усилий в Фокшанах и 21 августа писал графу Орлову: «Получа теперь уведомление от Алексея Михайловича, что упорство турецких уполномоченных разрушает меры, предположенные для взаимного добра обеих империй, и вводит нас и паки в продолжение войны, хотя могу еще думать, что мой милостивый граф, постигая, может быть, притворство оттоманов, вооружится против того терпением, но если бы ничего только не было верного, как разрыв совершенной Вашей негоциации, в таком случае прошу я Вашего сиятельства предварить меня уведомлением, нужно ли теперь ознаменить уже движением войск к Дунаю наши меры, относящиеся к военным действиям?..» Конечно, нанести «чувствительный удар» сейчас невозможно, потому что в армии много больных «и многолюдства нельзя нам показать на нашем берегу». Но он, фельдмаршал Румянцев, сделает все, чтобы продемонстрировать силу и мощь русской армии.
Известия о неудаче переговоров, которые Румянцев получал из Фокшан, огорчали его. Он хорошо понимал положение, в котором оказалась Россия, с нетерпением ждущая мира и не достигшая его. Она снова оказывалась в тенетах случайностей войны. Мир или случайности войны – такого вопроса для Румянцева не существовало. Конечно, мир.
На несколько дней, как только послы отбыли из Ясс в Фокшаны, он покинул главную квартиру и уехал в небольшую молдавскую деревню. Хотел отдохнуть и набраться сил для новой кампании, которая может начаться в сентябре – октябре, если переговоры окажутся безрезультатными. Но даже эти несколько дней он провел в опасении, что в Яссах что-то может произойти экстренное и вынудит его покинуть этот покойный уголок. Хотя и тишина-то была кажущейся: то возникали конфликты с австрийцами, жаждущими отхватить как можно больше польской земли, подлежащей разделу, то на море возникали стычки между турецкими и русскими кораблями, то из Польши приходили недобрые вести.
Послал однажды Румянцев галиот из Измаила для промера Черного моря подле буджацких берегов под видом якобы перевозки провианта в Аккерман и Гаджибей. Но судно попало в жестокий шторм и вынуждено было зайти на рейд турецкой крепости Очаков. Сначала тамошний паша растерялся, опасаясь, что за галиотом последует и весь русский флот, но потом поверил в случайность происшествия. Оказав дружескую помощь в починке галиота, обратился к командующему корпусом в Бессарабии, чтобы прислали офицера за потерпевшим судном и его командой. Румянцев повелел послать туда офицера для свидетельства добрых намерений судна и его команды и для того, чтобы попутно осведомиться о положении и силах тамошней крепости.
Вот еще один случай: турки напали на наш корабль. Нужно ли писать о нем в Петербург? Или же умолчать, посчитав сие недоразумением?
А сколько возникает новых и непрестанных забот из-за алчности Австрии, стремившейся занять и Вельский повет, и Червонную Русь с округом Львовским! Румянцев, выполняя высочайшее повеление, старался остановить идущих на полном марше австрийцев, писал графу Гадику письма. А тот ссылался на повеление своего двора. С другой стороны, из Фокшан к нему приходят вести о двурушнической возне австрийского посла Тугута, противодействующего русским на переговорах… Вот тут и пойми, какую позицию по отношению к России занимает венский двор. Петербург же не торопится ответить на мучительные вопросы фельдмаршала, все приходится решать самому, на свой страх и риск, хотя хорошо знал: в случае неудачи последует окрик из Петербурга.
Как мало он знает, часто думал Румянцев, чуть ли не каждый день сталкиваясь с необходимостью решать именно крупные вопросы политической жизни России. И чувствовал в себе силы великие, но постоянно ограничивал себя, по опыту зная, что в Петербурге почтут это превышением своих полномочий. Но неужто в Петербурге не видят, что польза России от дружбы с венским двором только в том случае будет, если цесарцы проявляют действительную искренность? В том же случае, если ее не будет, то невозможно предвидеть, чем это кончится.
На первый взгляд покойно, тихо в маленькой деревушке, где вот уж несколько дней отдыхает фельдмаршал Румянцев. И сюда, конечно, привозили срочные пакеты, донесения, депеши, реляции. Ни одного дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь да не приехал.
1 августа 1772 года Румянцев писал Панину, что он, «пользуясь тишиною повсеместною и происходящими в сие время договорами между послами о мире, взял себе отдохновение на несколько дней в сей маленькой деревеньке, которую одну я нашел с выгодами, хотя и скудными, для человека моего состояния, то есть что я передал себя совсем в руки докторские, ища поправить мое здоровье, которое претерпело до крайности от разных болезненных припадков, что тем удобнее расширялись, когда во все три прошедшие кампании выдерживал я зной и стужу, худое имея против них защищение в палатке…».
Но события на конгрессе приняли столь драматический характер, что Румянцеву вскоре пришлось вернуться в Яссы. Прибывавшие из Петербурга курьеры разнесли по Яссам слух, что дни графа Орлова как фаворита императрицы сочтены, что она уже нашла ему замену, а его оставляет в армии под началом графа Румянцева. Слух этот и радовал, и огорчал Румянцева. Григорий Орлов не так уж мало сделал для него хорошего в первые годы пребывания императрицы у власти. Но последнее время все больше и больше возникало между ними разногласий по стратегическим вопросам. А Орловы, Чернышевы, Разумовские, Вяземский, Голицыны и некоторые другие влиятельные при дворе деятели всеми силами и средствами стремились избавиться от Панина, сторонника гибкой политики в международных отношениях. Румянцев же крепко связал себя с Паниным, который покорил его многогранностью своих познаний, умением разобраться в самых сложных закулисных интригах и великолепным пониманием интересов России, не только ближних, сиюминутных, но и дальних, от которых зависели грядущие успехи Отечества.
Личные симпатии фельдмаршала всегда отступали перед интересами России. Сколько раз граф Орлов и здесь, в Яссах, упрекал Румянцева за то, что он не готовит «чувствительнейший удар» по туркам после перемирия, которое вот-вот может закончиться. И на все резоны ничего не хотел слушать; давай ему «удар», и все тут… Никак не хотел понять, что июль, август и сентябрь – это как раз то время, когда турецкие войска собираются в самом полном виде и в лучшем ополчении. Теперь и многочисленный флот неприятеля появился в Черном море, а к осени снова уйдет зимовать в Царьград из-за того, что в Очакове худой рейд. «К чему же сейчас готовить «удар», если можно ударить тогда, когда разбредется половина войска турецкого по домам, как они это делают ежегодно?.. И как сейчас начинать бои, если собирается жатва с полей? Ведь этой благодатной поры жители были лишены все три кампании. Пусть уж воспользуются теперешним спокойствием, ведь в этом году они засеяли свои поля, слыша постоянные разговоры о мире, и мы могли бы этим урожаем воспользоваться и несколько обновить наши запасы…»
Да и какой «удар», да еще чувствительный, он может нанести? Внутреннее состояние армии хуже некуда, как ни старались привести ее в боевое состояние генералы и высшие офицеры. В частях большая доля новоприведенных и еще не обученных рекрутов, особливо в кавалерии. Есть и такие полки, где больше половины составляет сия слабая неуч. И что же – бросать ее, необстрелянную и неопытную, на сильную турецкую кавалерию? Нет, тут нужно подождать, выучить ее. К тому же и непривычка к климату, и дальний путь, который прошла эта неуч, ослабили ее настолько, что всякая болезнь липнет… И если их употребить к прямым военным действиям, то легкой жертвой они станут для турок.
Так что пусть граф Орлов успокоится, в эти месяцы Румянцев не поведет свои корпуса на турок. Нужно продлить срок перемирия хотя бы до октября, а то они могут воспользоваться этим временем, когда они в полном сборе.
