смотрел в небо.
Прошла минута. Может, полторы. Это и был ответ. В любом случае, нечто, чего мне должно было хватить.
Прозвучал сигнал, и на экране показалось лицо Тарроусена. Профессор вздрогнул, повернулся, какое-то время смотрел на меня отсутствующим взглядом, потом пробормотал что-то непонятное и быстрыми шагами подошел к столу.
— Кончили? — раздался вопрос.
Онеска заколебался.
— Да… Вроде, да… — после некоторой паузы ответил он.
— Где он?
— Здесь, — буркнул профессор, не отводя глаз от экрана. Я поднялся и подошел к аппарату.
— В чем дело?
— Жду вас. Успеете до наступления ночи?
— А ты не справляешься? — холодно поинтересовался я. — Могу помочь. Например, отпарить пижаму. Я уж просто и ума не приложу, что можно отложить на последнюю минуту. А завещание мне оставлять и без того некому.
Я бессмысленно позволил вывести себя из равновесия. И все потому, что он производил впечатление полностью поглощенного собственными делами. Такого я не переношу ни в себе, ни в других. В конце концов, откуда мне было знать, что он нас ждет.
— Едем, — пообещал Онеска.
Он промолчал почти всю дорогу. Устроившись рядом с ним в переднем кресле, я сосредоточил внимание на уличном движении.
После того, чему я обучился во время сна, в кабине даторов, я без эмоций воспринял бесчисленные ситуации, каждая из которых девять лет назад имела бы свое завершение в госпитале. И то при немалой доле счастья. Я понял, что поверил расчетам, которые легли в основу новых применений теории поля. Мне нравились неожиданные, резкие повороты, выписываемые машинами, проходящими в нескольких метрах от препятствия.
Мы пролетели туннелем, ведущим к одному из пригородных аэропортов, и оказались в холмистой части парка Светил. Плавно спустились эстакадой на нулевой уровень. Нас окружили деревья, поначалу низкие, между которыми проглядывали проплешины голого грунта. Через несколько минут машина сбросила скорость и свернула на одну из боковых тропок, а точнее — на уходящую прямо вперед лесную просеку. Перед нами начал рости довольно крупный холм. Это был наиболее приподнятый и наименее популярный участок парка, раскинувшегося на площади в несколько сотен гектаров.
И только тут Онеска заговорил. Именно этого я ждал с момента пробуждения в кабинете информационной аппаратуры.
— Отправишься спать со всеми, — коротко бросил он. — Но не на восемьдесят лет.
Тон его мог заткнуть рот любому. Таким он и должен был быть. Не потому, что с его точки зрения уже не оставалось ничего такого, что я должен был бы узнать. Он не хотел, чтобы сообщать это пришлось ему.
Лес становился гуще. Я обернулся и посмотрел на виднеющийся внизу город. До вершины оставалось не более ста метров. Что-то заблестело. Я присмотрелся попристальнее и заметил маячащие за деревьями контуры куполообразного строения, словно бы облитого стеклом.
«Не на восемьдесят лет», — повторил я про себя.
3.
— Ты не знаешь, что такое тишина… на Земле, — заявил Тарроусен. В голосе его звучала угроза. — Никто не знает, — добавил он чуть погодя. — А все именно в это упирается. Один-единственный человек, подверженный психозам, в соседстве с миллионами погруженных в гибернацию людей, представляет собой достаточную опасность. Двое — гарантированное безумие. Институты психоматематики подвергли фантоматическому исследованию несколько десятков человек. Я знаю, о чем говорю…
— Именно потому, — перебил Онеска, — ты нам необходим. Хотя и не принимал участия в приготовлениях. Но ты привычен к тишине… в космосе. Может, для тебя это окажется легче. Такой возможности мы не могли упустить. Что подалаешь, почти все пилоты, которые были в распоряжении Центра, сейчас в пространстве…
— Я буду один, — спокойно заявил я, — и мне этого достаточно. Можете не вдаваться в объяснения. Хотел бы только знать, сколько таких… постов, и как обстоит дело со связью?
Они замолчали. Быстро обменялись взглядами. Прошла, должно быть, минута, прежде чем Тарроусен поднялся и подошел к размещенному в центре помещению пульту. Положил руку на клавиатуру и уставился на голубоватый, матовый экран.
— С аппаратурой у тебя хлопот не будет, — проворчал он. — Линии, сигнализирующие о работе генераторов, прикрывающих город, и о полях гибернации, сблокированы. Точно также, как центры, управляющие деятельностью автоматов, которые будут поддерживать в порядке линии коммуникации, здания и промышленные предприятия. Достаточно глянуть на индикаторы — и тебе все ясно.
— Это ты и собираешься мне продать? — спросил я, стараясь, чтобы моя улыбка выглядела максимально дружелюбной. — В таком случае ты должен решиться на нечто большее. Например, буду ли я на этом экране любоваться внутренним видом вашей спальни? Умиляться, как ты улыбаешься во сне? Стоит мне подумать, что тебе предстоит вот так лежать год за годом, не в силах ни словечка промолвить, и мне никакая тишина не страшна…
На последнем предложении я невольно стиснул зубы. Побоялся, что не смогу справиться с голосом. С меня и в самом деле было достаточно всего этого.
— Прошу тебя, — заговорил Онеска на удивление тихо, — постарайся нас понять. Это ты здесь остаешься. А не мы.
Я уже знал, что они приняли решение поделить восьмидесятилетнюю тишину на четыре вахты. Мне предстояло нести вторую. Через двадцать лет я проснусь здесь, на вершине холма в парке — под куполом контрольно-коммуникационной станции, и приму на себя опеку над прилегающим регионом с заключающим несколько десятков миллионов человек гибернатором столицы континента. А также аварийную связь с космосом. Они сказали достаточно, чтобы я сообразил, что их на самом деле тревожит. Они не могли оставить спящих без защиты. Необходимо учесть любую возможность. Такую, например, как воздействие внеземного фактра, даже если весь опыт нашей цивилизации противоречил такой возможности. В конце концов, случались же падения гигантских метеоритов. Или землетрясения. Невозможно запрограммировать автоматы так, чтобы они были способны на целенаправленную деятельность перед лицом любой из не предвиденных человеком ситуаций. Другое дело — живой пилот. Функционирует неизмеримо медленнее и совершает ошибки, но без боя не сдается.
Только вот любой оставленный на милость течения времени человек окажется после этих восьмидесяти лет фактором, дезорганизующим новое распределение сил в биосфере. Он будет иметь преимущество по времени активности. Превзойдет любого из своих современников суммой накопленного опыта. Бог знает, что из всего этого может получиться.
Поэтому я буду один. Поэтому проснусь внутри этой стадии при сигнале соответственно запрограммированной аппаратуры, не зная ни что выпало на долю моего предшественника, ни даже, где находится его пост, в котором он работал. Для каждого из нас было приготовлено отдельное гнездышко, предусмотрен лишь обмен информацией между приставками сумматоров. Я уже после первых слов Тарроусена понял, что будут запрещены контакты между пилотами, дежурящими одновременно, вблизи разных центров цивилизации. Что даже не скажут, сколько же нас всего.
И все же я хотел вынудить их это мне сказать. Одно дело оберегать людей от опасностей, которые невозможно заранее предвидеть, и совсем другое — предусмотреть угрозу в реакции тех, кто был оставлен на страже. «Ты не знаешь, что такое тишина…» Вот именно. Остальное — не в счет. Даже если они уговаривают себя, что дело обстоит иначе. Источник их беспокойства таится в страхе передо мной. Перед тем, что я сделаю, отданный во власть тишины. Земной тишины, которой никто не знает. Все они окажутся у меня в руках. Миллиарды людей. По-просту, все человечество. В моих руках, и в руках тех, кто так же останется, и о которых они не хотят сказать, где их искать.
