медлителен Гостомысл. Далеки от них были беды и кривичей и полочан, и потому каждый торопил про себя время. Иногда они поглядывали на Рюрика, улавливая его печаль н настороженность, но относили все это только на счет ожидаемой их всех неизвестности. «Но ведь не сами же они напросились словенам? Так чего ж хмуриться-то?» — недоумевали они и с нетерпением ждали конца совета.
Ромульд тоже с досадой морщил лоб, но выжидательно молчал: иное племя, иные нравы, необходимо ждать…
Аскольд живо внимал всем речам и жадно запоминал все возражения и благопожелания советников. Он впервые в этих местах. «Какие странные люди! изумился он. — Открыто говорят о своих бедах! Это же опасно!» Он искоса бросил взгляд на князя, рарогов и злорадно подумал: «Да, тут тебе будет несладко. Ты будешь смят и… изгнан, как бедовые викинги… Единства в совете нет и вряд ли будет…» Но вот он посмотрел на посадника, а затем вновь на своего князя. «А Гостомысл и Рюрик кто друг другу?.. — вдруг захотелось ему спросить, и сразу множество других вопросов замелькало в его голове. — Почему посадник выбрал именно этого рарога? Почему не Сигура? Почему не Триара?.. Вадима надо!» Аскольд едва не высказал свои вопросы вслух, но вдруг как молния озарила его догадка: «Чего же ждать мне… здесь? Ведь ясно же, что собрались здесь одни родичи — и явные и тайные! Разве дозволят они мне, волоху, занять достойное место среди себя? И надо же было не понять этого сразу?! Но почему другие-то молчат?.. — В ту же минуту он остановил себя: — Нет! Надо посмотреть, каково все будет дальше!.. Может, моя гордыня разыгралась, сам все это я и придумал? Погодить надо…»
Рыжеволосый Дир беспокоился за всех сразу. Ему было жаль и Рюрика, и Гостомысла, и Лешко, и Золото-ношу, и Аскольда, так жадно следящего за всем, что происходило на совете, и так явно желавшего и здесь играть не последнюю роль, и больше всего — себя. Он никак не мог определить свое место ни в настоящих, ни в будущих событиях и сидел с опущенной головой, лишь иногда вскидывая брови, когда слышал что-нибудь дивное для себя.
Эбон, стареющий, но все еще красивый, как только внимательно присмотрелся к лицу и привычкам Гостомысла, сразу понял, что совет затянется. Он понял и то, что положение их, варягов-россов, в Новгороде будет далеко не таким, какое им наобещали послы Домослав, Полюда и Вадим летом этого года в Прирарожье. «Необходимо собраться духом, продумать все и не торопиться… Только бы Рюрик не погорячился, — думал он. — Единую власть этим племенам показали скандинавы; она им понравилась, но с какого бока взяться ее обустраивать — они не ведают. Пытались, но не получилось, и это понятно. Слишком близко родство правителей, и никто никому не хочет подчиняться… Позвали нас и опять ропщут. Вон как Лешко взмок… Да, его могут потопить в кирбах быстрее, чем поймут необходимость единовластного правления, да еще установленного варягами-россами. Ведь мы, пришлые, званы суд править, мы чужие, как же нам верить!.. Да, тяжела доля Гостомысла, признал Эбон. — И хочет круто взять, да побаивается. А примучивает он Лешко верно, — сочувственно размышлял посол, — ну кому нужен выход кривичей из союза?»
Эбон ещё раз посмотрел на старейшину кривичей. «Да, — подумал он, — они заселяют большие и трудные земли: побережье реки Ловать и верхние земли Западной Двины, Днепра и Итиля и все земли реки Великой! Именно кривичи умелые рыбаки, именно кривичи — умелые волочане, именно кривичи — знатные охотники, именно кривичи — ловкие мастера — строители ладей, именно кривичи — храбрые купцы и мудрые виноделы-ягодники. Так как же допустить их выход из союза племен?» Размышления посла рарогов прервал посадник.
— Ну так как, Лешко? — переспросил Гостомысл, пытливо вглядываясь в лицо старейшины кривичей. — Согласен ты, чтобы всем охранительным войском ведал князь рарогов-русичей Рюрик и он же судил злодеев земли нашей?
Лешко встал, тяжело вздохнул и, покачав отрицательно головой, хмуро ответил:
— Нет.
Все смолкли. Советники как по команде уставились сначала на Лешко, а затем на Гостомысла, мрачно взирающего исподлобья на кривичского главу.
— Сие твое последнее слово? — глухо спросил Гостомысл.
— Да, — так же глухо подтвердил Лешко и неуклюже сел на место.
Молчание длилось недолго.
Гостомысл шумно вздохнул, перевел взгляд на беседу, занятую рарогами-варягами, и громко произнес:
— Рюрик, на край кривичей дружину не ставь. Я покажу тебе сии земли сам.
Рюрик молча кивнул головой Гостомыслу и перевел взгляд с новгородского посадника на своего двоюродного брата Сигура: ему очень хотелось посмотреть, как себя поведет Лешко после слов Гостомысла, но он решил этого не делать. Все определилось и без него! А как. братья восприняли эту весть? Сигур заинтересованно наблюдал за переговорами.
— Золотоноша, что ты молчишь? — Гостомысл обратился к старейшине полочан.
— Наш край не охранять нельзя, — медленно ответил пожилой, благообразной наружности боярин и сокрушенно развел руками. — И судить злодеев надо. Пусть Рюрик ведает веем сиим и у нас, на речке Полоти, в земле полочан, — по-доброму улыбнувшись, проговорил он.
Рюрик поймал настороженный взор полочанина и нахмурился: уста говорят одно, а глаза — другое, или это только кажется?..
Золотоноша уловил внимание князя-варяга, и выражение лица его стало еще более благожелательным.
— Мстислав, что речешь ты? — глухо спросил новгородский посадник следующего советника, с трудом оторвав взгляд от Золотоноши и Рюрика. Старейшина дреговичей без улыбки переглянулся с Гоетомыслом и зорко оглядел Рюрика. Он тяжело встал и, вызвав общее внимание задержкой ответа, чуть призадумавшись, проговорил:
— Второй день сидим мы во избе Домослава и, как скифы, опьяненные дурманным дымом хмельных трав, думу думаем; жить нам во здравии или готовиться к очередной тризне.
Кто-то удивленно вскинул брови, кто-то стыдливо, а кто-то осуждающе покачал головой, но никто не произнес ни слова. Мстислав чуть вздохнул и продолжил!
— Вот нарекли мы рарогов, особых почитателей бога Сварога, варягами, а когда приплываешь с торгом к грекам, те нас именуют варягами. Так, Лешко? ласково спросил Мстислав и оглянулся на кривичского старейшину.
Тот, не поднимая головы, буркнул:
— Так.
Все зашевелились, а Мстислав, чуть повысив голос, сказал:
— И назвали мы рарогов росами, или русами. Ишь, мол, какие лихие плаватели-воины! А я помню, еще дед мой рек, наших купцов греки давно русами обзывали, Так, Лешко?
Все засмеялись, а Лешко, разозлившись, крикнул:
— Я же изрек свое последнее слово, что ты меня еще пытаешь?
Все смолкли и приуныли. Последнее слово действительно сказано, чего же еще Мстислав хочет? Недоуменные взоры устремились на старейшину дреговичей, на его спокойное, умное лицо, а тот, улыбнувшись, произнес:
— Я ведь тоже родом из топких мест, Лешко, и ведаю нравы и своего и твоего племени. Но ты сказал свое последнее слово единожды, а наши парни возят девушек к дубу и трижды! Объезжают его на санях с любимой и только после этого нарекают ее своею семьяницею. Али ты не так делал, Лешко? спросил он кривича с особой теплотой в голосе.
Все громко рассмеялись, а кое-кто с удовольствием поглаживал бороду, приговаривая: «Ай да Мстислав! Сладкоречивый якой!»
Рюрик удивленно разглядывал Мстислава, смеющихся бояр я нахмурившегося Лешко.
— А я и три раза повторю «нет»! — зло выкрикнул старейшина кривичей, когда смолк смех, и в наступившей тишине яро проорал: — Нет! Нет! Нет!
Мстислав тяжело вздохнул и горько промолвил:
— Ну, нет так нет. А я рече: «Да! Да! Да! Да правит Рюрик!» — И он сел на свое место, ни на кого не глядя.
