Всемирная история в сплетнях

соблазненной, лишь бы это совершилось втайне и я не потерпел бы ущерба от молвы».

Совершить брак в тайне Абеляр стремился потому, что хоть и не давал обета безбрачия, был все же связан обычаями и традициями, не позволявшими лицу, занимающемуся богословием, жить плотской жизнью.

Фульбер согласился на это условие, и Элоиза вернулась в Париж, оставив сына у сестры Абеляра. Но выйти замуж она вовсе не торопилась, не желая портить карьеру своего возлюбленного: «она спрашивала: как сможет она гордиться этим браком, который обесславит меня и равно унизит меня и ее; сколь большого наказания потребует для нее весь мир, если она отнимет у него такое великое светило; сколь много вызовет этот брак проклятий со стороны церкви, какой принесет ей ущерб… как непристойно и прискорбно было бы, если бы я — человек, созданный природой для блага всех людей, — посвятил себя только одной женщине и подвергся такому позору!»

В подтверждение своей точки зрения Элоиза ссылалась на труды богословов и приводила изречения апостола Петра. Трудно сказать, принадлежали ли эти мысли самой ученой девице или были внушены ей Абеляром, не слишком хотевшим жениться по этим же причинам. Однако каноник стоял на своем: грех должен быть заглажен. И через несколько дней, «проведя ночь в молитвах в одной из церквей», молодые рано поутру получили там же брачное благословение в присутствии дяди Элоизы и нескольких верных друзей. Ни радости, ни праздника не было: сразу после венчания Абеляр и Элоиза тайком отправились каждый в свой дом и после этого виделись редко и втайне, стараясь всячески скрыть свой брачный союз.

Однако у каноника были иные планы! Его не слишком беспокоила карьера Абеляра, больше заботился он о людской молве, не пощадившей ни его племянницу, ни его дом. Фульбер стал посмешищем в глазах соседей и теперь всячески пытался восстановить свою честь, всюду рассказывая, что вынудил негодяя-совратителя обвенчаться с Элоизой. Сама Элоиза, заботясь о карьере своего возлюбленного, стала клясться и божиться, что все слухи о ее замужестве — ложь. Поэтому дядя, сильно раздраженный этим, часто и с бранью нападал на нее.

Абеляр сильно забеспокоился: ведь он мог лишиться места. Поэтому он вторично выкрал Элоизу и перевез ее в женский монастырь Аржантейль, недалеко от Парижа, где она в детстве воспитывалась и обучалась.

«Я велел приготовить для нее подобающие монахиням монашеские одежды (кроме покрывала) и сам облек ее в них. Услышав об этом, ее дядя, родные и близкие еще более вооружились против меня, думая, что я грубо обманул их и посвятил ее в монахини, желая совершенно от нее отделаться. Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор и однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались».

На крики Абеляра, на шум сбежалось много народа. Хотя «палачи» тут же обратились в бегство, двоих из них поймали и устроили над ними самосуд, оскопив их и ослепив. Одним из них оказался слуга Абеляра, подкупленный Фульбером.

Многочисленные ученики Абеляра и его коллеги жалели несчастного богослова, все громко восклицали и даже плакали. Это еще больше удручало беднягу: «Особенно терзали меня своими жалобами и рыданиями клирики и прежде всего мои ученики, так что я более страдал от их сострадания, чем от своей раны, сильнее чувствовал стыд, чем нанесенные удары, и мучился больше от срама, чем от физической боли. Я все думал о том, какой громкой славой я пользовался и как легко слепой случай унизил ее и даже совсем уничтожил; как справедливо покарал меня суд божий в той части моего тела, коей я согрешил; сколь справедливым предательством отплатил мне тот человек, которого раньше я сам предал; как превознесут это явно справедливое возмездие мои противники, какие волнения неутешной горести причинит эта рана моим родным и друзьям; как по всему свету распространится весть о моем величайшем позоре. Куда же мне деться? С каким лицом я покажусь публично? Ведь все будут указывать на меня пальцами и всячески злословить обо мне, для всех я буду чудовищным зрелищем».

Абеляр считал, что духовная карьера его закончена, даже если молва уляжется, то, согласно суровой букве закона, «людям, оскопленным полностью или частично, воспрещается входить во храм, как зловонным и нечистым». «Да не войдет в божий храм евнух», — говорится во Второзаконии.

Единственный путь оставался ему: доживать свои дни смиренным монахом, не рассчитывая более на высокие должности: «…решил постричься в монахи не ради благочестия, а из-за смятения и стыда».

По настоянию мужа и Элоиза надела на себя монашеское покрывало. «Многие жалели ее и пугали невыносимым для ее молодости бременем монастырских правил; но все уговоры были напрасны».

Философ с загубленной репутацией удалился простым монахом в Сен-Дени и спустя некоторое время возобновил преподавательскую деятельность. Но его жизнь в аббатстве не сложилось, так как Абеляр стал позволять себе разного рода критические замечания:

«Поскольку я часто и резко обличал их невыносимые гнусности как с глазу на глаз, так и всенародно, то я сделался в конце концов обузой и предметом ненависти для всех них».

Окончательно отношения испортились после того, как Абеляр «в шутливом тоне» рассказал, что наткнулся у Беды Достопочтенного на один пассаж, из которого следовало, что святой покровитель Сен- Дени был не знаменитым Дионисием Ареопагитом, первым епископом Афин, а мелким и малоизвестным святым Дионисием Коринфским. Это было ни больше ни меньше как прямое оскорбление достоинства аббатства. Взбешенные монахи назвали Абеляра еретиком, ему припомнили и некоторые суждения из его книг, расходящиеся с официальной доктриной, и подвергли суду. Бернар Клервосский произнес страстную речь, и по решению церковного собора престарелый философ был брошен в тюрьму. Впрочем, жалели его многие, понимая, что никакой реальной угрозы он не представляет, и вскоре Абеляру представилась возможность бежать. Он нашел прибежище в графстве Блуа.

Когда настоятелем Сен-Дени стал отличавшийся добротой Сугерий, он не стал преследовать старого Абеляра и согласился забыть обо всем при единственном условии: Абеляр останется жить за пределами домена французских королей. И хотя это условие не было выполнено (Абеляр еще не раз возвращался во Францию, становился аббатом, ссорился со своими монахами, вновь изгонялся), Сугерий никогда не вмешивался в его жизнь, в отличие от святого Бернара. Последний не мог смириться с тем, что Абеляр продолжал писать философские труды, где утверждал, что каждая религия содержит в себе зерно истины, поэтому христианство не может считать, что оно — единственно истинная религия. Это утверждение сделало его в глазах церкви наихудшим из еретиков.

Санский церковный собор 1140 года, где присутствовали Бернар Клервосский и сам король Франции Людовик VII, осудил сочинения Абеляра, обрек его книги на сожжение, запретив ему впредь писать. Больной и надломленный, философ удалился в монастырь Клюни. Там он и умер в 1142 году. Элоиза перевезла прах Абеляра в Параклет и там предала его земле.

Второй крестовый поход

«Торе королю Людовику, из-за которого мое сердце оделось в траур», — говорил трубадур Маркабрю устами юной девы, оплакивающей расставание с уходящим в Крестовый поход возлюбленным. Ему вторит и святой Бернар, с гордостью написавший папе Евгению: «Я повиновался вашему повелению, и высокое достоинство повелевающего способствовало послушанию. Когда я проповедовал и говорил, число их умножалось. Замки и города стоят пустыми, семь женщин едва могут найти одного мужчину: так везде остаются вдовы при живых мужьях».

Но далеко не все дамы пожелали оставаться дома, те, кому позволяли средства, социальное положение и здоровье, отправились в этот поход вслед за своими мужьями. Среди них были графиня де Блуа, Сивилла Анжуйская, графиня Фламандская, Федида Тулузская, Флорина Бургундская и конечно же, сама королева Франции.