Хотя в деятельности лидеров государства и политиков типа Ленина, Наполеона, Гитлера, Сталина есть очень много общего и между ними нельзя провести четкую границу «конструктивности – деструктивности», наиболее существенным отличием злодеев все же является формирование некой призрачной идеи, которая на самом деле не может осуществиться. За исключением, конечно, больного воображения самого «злого гения». Эта идея-фантом втискивается ими в коллективный разум современников благодаря откровенному мошенничеству, способности убеждать завораживающими призывами и гипнотическим поведением, и главное – за счет непоколебимой воли и веры в истинность своих убеждений. Этой идеей они прикрываются, как щитом, потому что для них самих она является всего лишь возможностью ощутить прелесть процесса властвования и управления массами.
Миф Чингисхана базировался на потенциале обогащения и расширения влияния государства. Но невозможно победить всех, не победив себя, как невозможно захватить и разрушить все государства, не умея строить свою культуру. Екатерина Медичи ткала полотно совершенной власти, глядя в развернутый томик Макиавелли. Но формы власти могут совершенствоваться до бесконечности, лишая удовлетворения того, кто их пытается создать и удержать любой ценой. Григорий Распутин предлагал освобождение и завораживающую невесомость для неустойчивой психики. Но еще никто не сумел найти покой извне, пренебрегая своими внутренними резервами. Иосиф Сталин пытался развить идею Ленина, но не для создания счастливого общества, а для укрепления своей единоличной власти. Адольф Гитлер сумел прослыть среди немцев патриотом, спасшим страну от унизительных последствий Версальского договора. Он навязывал им себя как человека, который не только не допустит развития экономического кризиса, но и слепит новую, могучую Германию. Такой идеи и первых результатов победного шествия нацизма оказалось достаточно, чтобы практически целая нация была на время ослеплена.
Не менее любопытно, что наряду с основными фантомами головы безумцев были заполнены несбыточными или трудновыполнимыми прожектами. Калигула заботился о том, чтобы основать город в Альпах, перекопать Истмийский перешеек и сделать мост из кораблей через залив между Байями и Путеоланским молом длиной около трех с половиной километров, чтобы предстать пред парфянскими посланниками «столь же великим, как царь Ксеркс». Это должно было обеспечить признание величия и божественности. И хотя Калигула осуществил свою глупую мечту с мостом, она ничуть не приблизила его к признанию. Нерон намеревался повторить военные подвиги Александра Македонского, набрав легион из очень высоких молодых воинов, но быстро свел абсурдную идею на нет. То же можно сказать о Гитлере, который строил планы постройки гигантских архитектурных сооружений, мостов и даже пышущей великолепием и поражающей масштабами гробницы для себя. Саддам Хусейн по-своему трактовал Коран и считал себя высшим религиозным лицом на Востоке. Усама бен Ладен заболел манией величия и пребывает в уверенности в своем мессианском предназначении в борьбе с неверными.
Немаловажным нюансом являются масштабы представлений деструктивных личностей. Они практически всегда мыслят исполинскими категориями, поэтому их прожекты захватывают многие неискушенные души, а открывающиеся путем оперирования иллюзиями перспективы дают новый простор всем тем, кто становится в ряды их приверженцев и последователей.
Например, в сказочной программе бен Ладена центральное место занимает подготовка всемирной исламской революции и создание нового миропорядка без американцев, евреев, «крестоносцев» (то есть христиан). «Исламское объединенное государство» должно объединить 50 стран Азии, Африки и Европы, а план установления исламского господства должен быть завершен к 2100 году.
Однако идолы разрушений живут не только прожектами, они хорошо чувствуют пульс настоящего. Но в отличие от настоящих докторов, которые умеют лечить, деструктивные личности заняты другим: использованием кризисных ситуаций для собственного возвышения. Может показаться удивительным, но нагромождение хаоса, царство анархии и всеобщая неразбериха всегда становились самой благодатной почвой для восхождения «злых гениев». Противники любого развития, они строили свою стратегию на стремительном и яростном воплощении в жизнь альтернативных решений в моменты ослабленности общества, государств или правящих элит. За счет дерзкого напора и
безжалостного истребления всего, что становилось на пути к восхождению, они приобретали авторитет и влияние на окружающий мир, замешанные на страхе и действии у других людей искусно пробужденных инстинктов самосохранения. Так они превращались в могущественных тиранов, достигающих возможности диктовать волю и вершить судьбы мира, неизменно опираясь на менее значимые, но до гроба преданные деструктивные личности. Этот фундамент «злые гении» формировали путем поощрения и поддержки в амбициозных и малоспособных людях иррациональных порывов, а также благодаря ощущению безнаказанности во время пребывания во власти.
Калигула вошел во власть на фоне чрезвычайного кризиса общества, вызванного периодом роста противоречий между принципатом Тиберия и сенатом. После искусного Августа, добивавшегося многого благодаря союзу сторонников и умелой политической игре, грубое попрание прав сенаторов со стороны принцепса Тиберия, нагнетание страха и недоверия в среде римской аристократии вызвали всплеск напряжения и настороженности. Для народа, умеренных политиков и большей части сената Калигула был символом республики и олицетворением справедливости, что связывалось с образом его отца Германика. Сам же Калигула отчетливо осознавал, чего от него ждет народ Рима и окрестностей: хлеба и зрелищ. Раздача хлеба, небывалый размах зрелищ, откровенное высвобождение демонов в душе каждого гражданина Рима усыпили бдительность тех, кто ждал перемен. Период политической мимикрии пролетел, как миг, и убедившийся в своей безграничной власти Калигула начал отсчет новому кризису.
Нерон вошел в историю благодаря своей на редкость волевой и властолюбивой матери, которая ощутила возможность воспользоваться слабостью своего аморфного и подверженного влиянию окружения мужа – императора Клавдия. Само по себе ослабление государственных пут на фоне роста бесчинств и коррупции нового влиятельного сословия – вольноотпущенников – сделало приход Нерона приемлемым и даже желанным.
Чингисхан ворвался в историю благодаря разобщенности степных кочевников, которых он объединил в могучую силу. Бесконечная борьба воинственных племен была их вечной слабостью, тогда как умелое использование кризиса Чингисханом сделало объединенных кочевников разрушительной силой, которая ураганом пронеслась над миром. Иерархический порядок степной знати, ориентированный на родство и клановый порядок, полностью изжил себя, чем не преминул воспользоваться воинственный предводитель. Он открыл перед простыми, но амбициозными кочевниками новые перспективы в обмен на контролированную жестокость и агрессию.
Иван Грозный также был плодом кризиса на Руси, и его деструктивное начало было устремлено, прежде всего, на истребление более слабых возмутителей спокойствия. Использование кризиса в его случае связано не с чем иным, как с подсознательным созданием монополии на разрушения, недопущение и сдерживание малой агрессии разрозненных аристократических слоев и родов. Уничтожая всех и выступая войной против своих же помощников, кровавый царь пытался предупредить раскол элиты. Убивая многих, он, кроме удовлетворения собственного аппетита, боролся с кризисом разъединенности высших слоев общества. Вызвав всеобщую боль и слыша вопли умирающих от разящей руки, он намеревался заставить всех подчиниться воле одного властителя, но подчиниться безропотно, признавая деструктивное право одного, самого сильного, опирающегося на «божественную легитимность» царской власти и способного силой подавить любые импульсы в окружении. Если бы ко времени прихода Ивана Грозного на Руси не было такого вопиющего кризиса, а боярское сословие было сплоченнее и имело узаконенную, апробированную систему управления государством, царь-убийца был бы уничтожен еще в первые годы своего правления. Но воля царя вкупе со склонностью славян признавать силу одного правителя, противопоставленную законам и традициям, оказались сильнее, а кризис был слишком глубок, чтобы помешать личному злу Ивана IV ворваться в историю.
Екатерина Медичи являет собой еще один пример использования обширного, на этот раз религиозного, кризиса для утверждения своей воли. Достаточно долго наблюдавшая за развитием борьбы с протестантским движением, королева-мать избрала радикальный путь удара с плеча. Свою собственную стратегию она на протяжении многих лет строила на сталкивании лбами противоборствующих сил, запуская в убийственную мясорубку и родных, и искренних сторонников, и могущественных противников. В организации же Варфоломеевской ночи проявился масштаб центростремительных сил агрессии.
