индейцев-колошей, явившихся в селение, чтобы проститься с уезжающим «нануком»… сидели индейцы тихо, спокойно, недвижно, не произнося ни слова.
Погода, к счастью, оказалась хорошей. Не было обычного дождя, моросившего в холодные зимние дни. В это утро даже солнце выглянуло откуда-то из-за гор материка, словно решило осветить веселыми, яркими лучами последний день пребывания в Америке бывшего правителя.
За завтраком все старались о чем-то разговаривать, чтобы хоть как-то смягчить тяжесть разлуки, но несмотря на все попытки разговор не клеился. Да и есть никому не хотелось. Наконец, Баранов встал:
— Ну что ж, пора и в путь! — довольно бодро и громче обычного сказал он.
Ирина подбежала и обняла отца. Слезы полились из ее глаз.
— Ну вот… ну вот… от тебя-то никак не ожидал этого. Успокойся, расстаемся ведь не навсегда… скоро увидимся, все вместе соберемся в Петербурге.
Он погладил Ирину по голове:
— Я радуюсь, что еду обратно на родину, и был уверен, что и ты радовалась. Так для чего же слезы?
Он поцеловал Ирину, подозвал Антипатра, обнял его и тепло попрощался с зятем.
— Теперь по старому обычаю перед длинной дорогой присядем на минутку!
Все сели.
Потом все сразу встали и, шумно переговариваясь, двинулись к выходу.
В последний раз вышел Баранов из «замка», прошел по двору крепости до массивных ворот, где стоял неизменный часовой. Сколько раз за последние годы проходил он от дома до ворот!
Вышел из крепости, и перед его взором открылся обширный залив с несколькими судами, стоявшими на якорях Ближе всех стоял «Кутузов», ярко освещенный лучами утреннего солнца. Недалеко от него покачивался шлюп «Камчатка».
Баранов медленно пошел по дороге, вниз к пристани. Дорога с обеих сторон была окружена толпами людей, пришедшими в последний раз взглянуть на своего уезжающего правителя. Какая-то женщина подняла своего ребенка вверх и громко сказала:
— Смотри, Андрюха… вон идет Александр Андреевич Баранов… смотри хорошо… запомни его. Он уезжает и больше сюда не вернется… Смотри и не забывай его, сын!
Изредка Баранов поднимал руку, приветствуя кого-нибудь словами:
— Прощайте, друзья! Прощайте!
В последний раз посмотрел он на синее северное небо и на темную линию гор на горизонте с красавицей вершиной Эчком, высившейся над ними на горизонте. Оглянулся назад на свою крепость, стоявшую на холме, с ее массивными, толстыми стенами и внушительными сторожевыми башнями. Обычно оживленный поселок, деловым шумом начинающий свой день, сегодня был тих и молчалив. Ни звука не доносилось ни из мастерских, ни с верфи или с мельницы. Все остановилось, все работы прекратились, и все население форта собралось у пристани, чтобы попрощаться с Барановым и взглянуть на него в последний раз.
У пристани Баранов вдруг от неожиданности остановился. Там, прямо на земле, сидели несколько десятков раскрашенных индейцев-колошей. Его бывшие враги пришли попрощаться с ним. Все они были старые, седые — вероятно, те, которые шестнадцать лет тому назад нападали на Михайловский форт и рубили головы защитникам. Может быть, среди них были и последние защитники индейской крепости на месте теперешнего Новоархангельска, сожженной Барановым в 1804 году. Увидев Баранова, индейцы что-то глухо загудели и затрясли руками. В их лицах не было вражды. Наверное, они давно забыли свою ненависть к этому человеку и старались теперь на прощание выразить ему свое уважение. Баранов молча поднял руки кверху, точно призывая Божье благословение на них, и пошел дальше.
Как только Баранов поднялся на борт корабля, капитан Гагемейстер отдал приказ сниматься с якоря и выходить в море. «Кутузов» медленно потянулся к выходу из гавани. Корабельные пушки загрохотали салютом крепости, откуда послышался ответный салют кораблю и уезжающему основателю Новоархангельска Баранову.
Долго еще видели жители селения, оставшиеся на берегу и на пристани, сутулую фигуру Баранова, стоявшего неподвижно у борта и смотревшего на медленно удалявшуюся от него крепость и селение, где он прожил лучшие годы своей жизни. Ирина, Семен и Антипатр махали платками до тех пор, пока они еще могли видеть отца. Вскоре судно скрылось за одним из островов, паруса исчезли, и толпа стала расходиться. Баранов уехал, и люди отправились заниматься своими делами. Жизнь в колонии должна была продолжаться, хотя теперь и с новой администрацией и по новому уставу. Но память об основателе города оставалась повсюду. Да и как могли ситкинцы забыть человека, правившего Русской Америкой двадцать восемь лет!
Океан был спокоен в этот прекрасный зимний день. Волны по-прежнему набегали на песчаный берег, как это было четырнадцать лет тому назад, когда Баранов во главе своих сорвиголов бросился на штурм индейской крепости. Много теплых летних месяцев и так же много суровых, штормовых зим пришло и ушло, но поселок Новоархангельский остался стоять, не поддаваясь атакам времени и непогоды — остался и продолжал расти, как и предсказывал Баранов.
4
Зимние штормы сменялись тихой, приятной погодой, которую вдруг вытесняли новые злобные ветры из полярных районов, пока, наконец, корабль не вошел в полосу теплых субтропических бризов. Штурвальный на судне твердо держал курс на юг, к теплу, к Сандвичевым островам.
Организм Баранова, всю жизнь прожившего в условиях холодного, сурового, северного климата, стал пошаливать, сдавать. Как будто стало легче, теплее. Приятно было сидеть на палубе и любоваться спокойными синими, а иногда и зелеными водами тихого, тропического, а потом и экваториального океана.
Воздух стал неприятно влажным, душным и жарким даже в океане, где, казалось, морские бризы должны были приятно охлаждать разгоряченное тело. Баранов почувствовал, что ему стало трудней дышать, стали беспокоить частые приступы астмы. Как видно, теплый, благодатный юг не подходил ему, и он стал мечтать о холодной погоде Ситки. Люди, плывшие с ним, и даже обычно ничего не замечавший капитан Гагемейстер, стали беспокоиться об ухудшавшемся здоровье Баранова.
— Как-то теперь в Новоархангельске? — не раз спрашивал он штурмана Подушкина, решившего оставить Америку и отправиться с Барановым. — Ведь там теперь холодно, может, снег идет. Первую зиму в своей жизни я в этом году не увижу снега… Интересно, как там справляется Семен Иванович Яновский? Молод еще он, неопытен… хотя, должен признаться, энергии у него хоть отбавляй.
Потом мысли его перебегали на детей:
— Ирина да и Антипатр все еще в моих мыслях малые дети. Ведь оставил я их одних… Ну да что это я накуксился… большие они уже — Ирина замужем, прекрасный муж, а Антипатр на корабле, заправский моряк!
День за днем, чем дальше уходил корабль на юг, думы Баранова все чаще и чаще возвращались к его любимой Ситке. Все дни он только и думал, и мечтал о своих старых соратниках, о прошлых схватках с индейцами… о своих беспрерывных склоках с директорами компании, на расстоянии совершенно не понимавших всех проблем колонии. И ни разу за все эти дни он не вспомнил о своей жизни в России, о прошлом, о времени до того, как он поступил на службу в Шелиховскую компанию. Этот период жизни был совершенно стерт в его памяти. Он просто не хотел думать о тех «бесцельно потерянных» годах.
Прошел почти месяц, и 23 декабря «Кутузов» подошел близко к Сандвичевым островам. Баранов оживился, надеясь, что корабль зайдет туда и ему наконец удастся в первый раз в жизни встретиться с королем Томеа-меа.
У Гагемейстера были другие планы. Он торопился домой, в Кронштадт, и не собирался доставить Баранову это небольшое удовольствие. Сандвичевы острова его интересовали только с точки зрения навигации. Там дули попутные ветры на запад, и он отдал приказ положить курс на Манилу, главный город
