1
Баранов проявлял нетерпение. Слишком много времени прошло со дня разрушения Михайловского форта. Пора было и отомстить за поругание русского флага. Приготовления все закончены. Байдары и люди для них собраны, и 2 апреля 1804 года большая партия алеутов на трехстах байдарах под командой промышленного Демьяненкова отправилась с Кадьяка в поход.
Через два дня и Баранов сам собрался в поход. Рано утром 4 апреля он сидел в своей конторке и просматривал бумаги и счета — не забыть бы чего! — ведь будет в отсутствии не меньше полугода. Все вроде в порядке. Отложил бумаги в сторону, снял свои старомодные очки и протер усталые глаза. Решил перед уходом на корабль зайти в жилые комнаты своего дома, попрощаться с детьми.
Вошел в комнату дочки Ирины. Девочка, игравшая с куклами, подняла голову и радостно приветствовала отца:
— Папа! — вскрикнула она и бросилась к нему.
Баранов наклонился, поднял ее высоко в воздух, а потом взял на руки и нежно поцеловал темные волосы дочки.
— Ирочка, моя маленькая красавица!
Он хотел сказать что-то еще, что-нибудь ласковое, но не смог. Комок подступил к горлу, и он знал, что скажи он слово и сам расплачется. Тяжело было расставаться со своей маленькой дочуркой, которую он просто боготворил. И годы начинали сказываться, да и ревматизм мучил. Хотелось посидеть дома и никуда не ездить, никуда не ходить. Но долг повелевал отомстить колошам за поругание русского флага, за замученных товарищей.
Немного отошел Баранов и хриплым голосом прошептал девочке:
— Мне надо ехать теперь, дочурка, но я скоро вернусь и привезу тебе подарки.
Новости о подарках успокоили заволновавшуюся было Ирину, и она стала с радостью думать о том времени, когда отец вернется и привезет ей обещанное.
— Смотри, не забудь, папа, привези мне много подарков!
— Привезу, привезу, шаловница! Ну а теперь иди, поиграй, — и он опустил ее с рук на пол.
Опять подумал он о своем опасном военном походе, но уже несколько успокоившись, — ведь если все окажется успешным, он сможет основать на Ситке новое большое селение, перевести туда свою главную контору, построить большой дом и затем привезти обоих детей. Тогда он будет всегда с ними вместе.
В это время в комнату вбежал сын Антипатр — сильный, красивый, хорошо сложенный мальчик. Увидев, что отец что-то шептал Ирине, он понял — случилось что-то важное.
— Что случилось, папа, что-нибудь неприятное?
Баранов потрепал сына по голове:
— Нет, конечно, нет…
Еще раз поцеловал Ирину и, взяв Антипатра за руку, вышел с ним во двор.
— Пойдем, сын, я хочу с тобой поговорить.
Мальчик послушно вышел с отцом, крепко уцепившись своей ручонкой за крепкую, мозолистую руку Баранова.
Они пошли к берегу и там остановились у деревянной лестницы, ведущей вниз на песчаный пляж. Баранов показал Антипатру два компанейских судна, стоявших поотдаль.
— Видишь эту флотилию, сын. Я сегодня выйду с этими кораблями в плавание на Ситку, буду в отсутствии долгое время. Ты останешься хозяином в доме… Ты уже большой мальчик, тебе ведь стукнуло семь лет… Совсем взрослый. Пока меня не будет, присматривай за хозяйством, помогай матери, слушайся ее. А главное, — не оставляй одну Иринку. Она маленькая, и ты уж присматривай за ней. Никогда не оставляй ее одну. Я хочу, чтобы за ней присматривал кто-нибудь, кто ее любит, а ты, я знаю, любишь свою сестренку.
Антипатр сжал отцовскую руку, силой заставляя себя не расплакаться, показать, что он мужчина.
— Ты скорее приезжай обратно, папа, — произнес он, смотря вперед на бухту, глазами, наполнившимися слезами. — Я хочу, чтобы ты вернулся скорее. Буду молиться Богу о тебе!..
Суровое морщинистое лицо Баранова разгладилось. Он с гордостью посмотрел на Антипатра.
— Обо мне не беспокойся, сын. Не в таких переделках бывал твой отец. Я вернусь, как только сделаю свое дело… Ну а теперь беги, посмотри за Ирочкой… А я еще пойду повидать своих людей перед отъездом.
Баранов направился к мастерским… увидел Тараканова, шедшего к нему.
— А, Тимофей, ты-то мне и нужен. Сбегай-ка к отцу Герману, скажи — хочет Баранов видеть его по неотложному делу… Очень срочно.
Тараканов в недоумении посмотрел на него, но, ничего не сказав, пошел выполнять поручение.
2
С тех пор как у Баранова испортились отношения с иноками духовной миссии, он позже присмотрелся и заметил, что Герман в сущности был неплохой человек, и с течением времени научился уважать его. И, действительно, трудно было не любить простого душой и сердцем инока Германа. Истинно говорили, что он даже букашки не обидел на своем веку. С другими же монахами отношения у Баранова стали просто невозможными. Стоило ему увидеть любого из них, как кровь приливала к голове, и Баранов начинал «выражаться» самыми непотребными словами. С такой же силой, как он мог ненавидеть монахов, Баранов полюбил Германа и с каждым месяцем все больше и больше располагался к нему. Отец Герман, со своей стороны, сильно привязался к детям Баранова — Антипатру и Ирине.
Отца Германа любили все дети в селении. Стоило ему показаться на улице, как к нему бежала детвора, и все просили рассказать сказку или какую-нибудь историю. Герман не был очень силен в грамоте и мало знал сказок, но хорошо знал жития святых, которые он и пересказывал детям с такой умилительной простотой и свежестью, что им и никаких сказок не нужно было.
И, конечно, Антипатр и Ирина не были исключением. Дети привязались к иноку Герману и всегда радовались его приходу. Тот знал это и часто наведывался в дом Баранова. Сам Баранов лучше узнал монаха, выделил его из среды других иноков, к которым он все еще относился с нескрываемым недоброжелательством, и те платили ему той же монетой. Инок Герман со своим смирением, ясными, незлобивыми глазами, покорной улыбкой стал чем-то привлекать грозу Русской Америки Баранова, и тот в его присутствии как-то невольно смирял свои страсти и свой гнев. Он как будто в присутствии инока Германа даже стал стесняться своей вспыльчивости. И, конечно, он не мог не заметить насколько благотворным было влияние Германа на его детей. Даже огрубевшие промышленные, часто пьяные, бранящиеся, не имевшие никакого уважения к сану других членов духовной миссии, в присутствии Германа смирялись и придерживали свои языки.
Красавица жена Баранова Анна Григорьевна, или Аннушка, как он любил ее называть, наоборот, была равнодушна к притягательной духовной силе инока Германа, но зато с какой-то изуверской силой новообращенного прозелита искала спасения в духовном совете неистового, непримиримого к отступлениям, чернобородого с горящими глазами фанатика иеромонаха Нектария. Все ее мысли теперь были обращены к служению церкви, где она проводила большую часть времени, чистя и приводя ее в порядок, в молениях по монастырскому обряду, в душеспасительных беседах с отцом Нектарием. Нектарий, люто ненавидевший Баранова, старался вселить и в Аннушку зерно недоверия и неприязни к ее мужу.
Все, что ни говорил отец Нектарий, было непререкаемой истиной для Аннушки. Она только молча смотрела на него своими расширенными прекрасными черными глазами и впивала в себя его неистовые, возбуждающе-обличительные проповеди. И нужно сказать, что все, что ни обличал Нектарий, было правдой: и жизнь промышленных в грязи и грехе, в прелюбодеянии, в пьянстве и пьяных драках. И больше
