качка.
Резанов стоял на палубе и смотрел вперед, на юг, в сторону солнечной Калифорнии. Что их ожидает там? Он не обращал внимания ни на ветер, ни на соленые брызги волн, часто мелкой сеткой осыпавшие его. Потом повернулся к Хвостову и с улыбкой обратился к молодому командиру судна:
— Ну, что же вы думаете, Николай Александрович? Думаете, наш вояж будет успешным?
— У меня нет никаких сомнений, ваше превосходительство, в успехе нашего путешествия. Я только надеюсь, что мы сможем достичь благодатных берегов Калифорнии, прежде чем вся команда свалится с ног от цинги…
— Дойдем, конечно, дойдем… если бы мы в этом сомневались, то никуда бы не пошли… — и с этими словами Резанов повернулся и отправился в свою каюту.
Хвостов внимательно посмотрел кругом. Все как будто идет нормально. Передал команду Давыдову и тоже спустился в свою каюту. Уже вечерело, и нужно было сделать записи в судовом журнале. Сидя в своей каюте, он перечитал все, что им было записано с первого дня, когда ему сообщили о походе «Юноны» в Калифорнию.
Первая запись в журнале была помечена — «Месяц Генварь 1808-го года, числа. 24: — Получил словесное приказание от Его Превосходительства Двора Его Императорского Величества, господина действительного камергера и кавалера, Российско-Американской компании уполномоченного Николая Петровича Резанова, чтобы изготовить судно к выходу в море к исходу февраля месяца»…
15 февраля, когда планы похода в Калифорнию окончательно оформились в голове Резанова и он согласовал их с Барановым, командир «Юноны» Хвостов записал в судовом журнале:
«Получено повеление от господина правителя коллежского советника Баранова, что как на оном судне присутствовать будет сам Его Превосходительство, то по всем делам касающимся до судна, доносить прямо ему».
И сегодня, когда берега Сетки скрылись из виду, Хвостов занес в журнал короткую запись:
«В 12 часов отвалил с берегу Его Превосходительство Николай Петрович Резанов, при съезде палено с крепости из 7-ми пушек, от нас отвечали тем же числом пушек и поставили людей по вантам… В половине 1-го часа вынули якорь, поставили марсели, брамсели, фок, грот, кливер и контр-бизань, салютовали крепости из 5-ти пушек, на что отвечали равным числом»…
Позже, когда уже совсем стемнело и только с трудом можно было различить в темноте очертания берега и прибрежных гор, Хвостов дописал:
«В полночь прошли на траверзе гору Эджкумб».
2
На следующий день ветер стал крепчать, волны становились выше и выше и к вечеру стали перекатываться через палубу. Ночь прошла в постоянной борьбе с силами природы… похоже было на то, что на корабль надвигается шторм. Весь день 27 февраля продолжал дуть штормовой шквалистый ветер. Качка стала настолько сильной, что Хвостов распорядился спустить в трюм четыре пушки. Бедный Лангсдорф лежал в своей каюте и только громко стонал. Не был он моряком. Приходится только поражаться, как этот сугубо гражданский человек решился отправиться в кругосветное путешествие.
Беда была в том, что из тридцати трех чинов команды на «Юноне» только половина была в состоянии выполнять свои обязанности. Восемнадцать человек были больны скорбутом в разных его стадиях, и, конечно, помощь от них была небольшая. В штормовые дни корабль нуждался в настоящих матросах, а их-то явно не хватало. Единственными вполне здоровыми людьми были пять пруссаков, моряки, унаследованные от Вульфа, когда «Юнона» была куплена у него. Но эти моряки, однако, оказались самыми ненадежными. Хвостов, офицер военно-морского флота, ввел на корабле военные распорядки и довольно быстро вытренировал хороших, расторопных моряков из буйной вольницы, которую предоставил ему Баранов. Четыре прусских матроса были моряками торговых кораблей, которые никак не могли примириться с военными порядками Хвостова. Не раз угрожал он засадить их в трюм в кандалах, если они не научатся беспрекословно выполнять приказания офицеров.
День за днем корабль неуклонно стремился на юг — в теплые места. Бурная погода сменилась легкими бризами и даже штилями. В такой тихий, почти безветренный день 1 марта «Юнона» поравнялась с Шарлотскими островами.
Не очень-то часто «сухопутные» моряки Резанов и Лангсдорф выходили на палубу суденышка, которое болталось по бурному морю, как маленькая пробка. Однако в этот день с юга подул легкий бриз. Резанов вышел на палубу и с наслаждением стал вдыхать приятный теплый воздух. Море почти успокоилось, и качка стала менее чувствительной.
— Если счастье нам улыбнется, — сказал Хвостов Резанову, — то, может быть, зайдем в бухту в южной части островов. Нужно дать отдых обессилевшей команде, да и водой свежей запастись.
— Да, конечно… действуйте, как найдете нужным, Николай Александрович…
Резанов посмотрел на Лангсдорфа, стоявшего у борта с пожелтевшим, измученным лицом…
— Что, доктор, измучались… Ну, теперь чувствуете себя лучше?
— Да, просто ожил сегодня после этой ужасной качки. Мне кажется, что даже в тот страшный переход вокруг мыса Горн на «Надежде» нас так не качало, как теперь.
Резанов рассмеялся:
— Память у вас короткая доктор. Там был настоящий ад.
Надеждам Хвостова зайти в бухту не удалось осуществиться. На следующий день подул опять очень свежий ветер с зюйд-оста, и кораблю пришлось лавировать при довольно крепком брамсельном ветре.
Большого прогресса в движении вперед против встречного ветра не было. Несколько следующих дней, с постоянно дующим ветром с оста и зюйд-оста, корабль продвигался очень медленно, теряя много времени в лавировании. При этом ветре нечего было и думать о том, чтобы зайти в бухту на Шарлотовых островах. Резанов с Хвостовым приняли решение пойти к устью реки Колумбии.
Это решение Резанов принял после разговора с доктором Лангсдорфом. Тот в довольно резкой форме доложил Резанову, что больше половины людей на корабле цинготные… нужно немедленно войти в какую-нибудь бухту, набрать свежей воды и дать людям отдохнуть. Отношения между Резановым и Лангсдорфом в последнее время стали очень натянутыми, и единственной причиной того, что Резанов взял его с собой, была необходимость в нем, как во враче.
Лангсдорф часто не понимал, почему камергер «фон Резанофф» не разрешает ему заниматься научными исследованиями, требовал привлекать других к этой работе.
— Вы должны понять, любезный доктор, что свободных людей у нас теперь нет, и все наши помыслы должны быть направлены к одной и только одной цели — как можно скорее добраться до бухты Святого Франциска, спасти команду корабля, быстро нагрузиться продуктами и еще быстрее вернуться в Новоархангельск, где так нуждаются в нашей помощи-
После этого замечания Лангсдорф затаил в душе злобу против Резанова, стал разговаривать с ним нарочито холодным, официальным тоном, и своим поведением скорее напоминал обиженного ребенка, чем ученого.
Все время пока корабль неуклонно продвигался к югу, с больными цингой людьми, в голове Резанова роились самые фантастические планы.
«Река Колумбия, — думал он, — может оказаться ответом на многие проблемы наших владений в Русской Америке. Река находится довольно далеко на юг от Ситки. Помимо больших ресурсов пресной воды земли здесь, конечно, хороши и для скотоводства, и для сельского хозяйства… И потом, — новая мысль мелькнула у него в голове, — Баранов ведь перенес столицу с острова Кадьяк на Ситку, что было большим прогрессом… А почему бы не пойти дальше и не перенести столицы из Новоархангельска в устье реки Колумбии. Здесь колония действительно расцветет».
Ход его честолюбивых и заманчивых мыслей был вдруг прерван неожиданным осторожным стуком в дверь его каюты. Вошел Лангсдорф, худенький, остроносый, с жиденькими волосами, торчащими во все стороны на его птичьей голове. Вид у него был торжественный и весьма официальный.
