дышу воздухом, знакомлюсь с хорошими людьми, распиваю напитки и с оптимизмом смотрю в грядущий день. Ну, при случае, заглядывай в гости, девочка Циклоп. Поговорим по душам, чай с вареньем попьем.
– Вообще-то меня зовут Бэла, – созналась девочка Циклоп, потом, решив сразить своей эрудицией добавила: – как гёрлфренду Лермонта.
– А меня вообще-то Юрий. Но ты все равно скажи, как мы договаривались. Ладно? Думаю, Нюре это понравится.
– Ага. До свиданья!
– Всего наилучшего, Белочка! – И девочка в обнимку с банкой ушла.
Там, на юге, первые дни отец как бы по инерции продолжал размеренную жизнь советского буржуа. Он аккуратно посещал процедуры, придерживался диеты и распорядка дня. Но только недели через две в нём просыпался бунтарь и решительно перечеркивал «правильное» существование. И наступало время приключений! О, как я любил его в такие дни! И маму, в глазах которой появлялся загадочный девичий блеск, а в лице проступало выражение молодой бесшабашности и юного романтизма.
В те весёлые дни мы ели шашлыки и острые приправы, лазали в горы и с высоты разглядывали покойную долину, сверкающее море, горячее небо и снежные вершины гор на горизонте. Восторг наполнял грудь, и оттуда исторгались непроизвольные вопли дикарей! Казалось, нас тогда слышали все отдыхающие в сонной благопристойной долине, и рыбаки на самой дальней черте, где сливаются море, небо и солнце, и даже призрачные монументы гор, и гордые орлы, плавающие на огромных крыльях на недостижимой фиолетовой высоте.
Мы с отцом часами, до посинения, резвились в волнах прибоя, заплывали за буйки туда, откуда не видно берега, где толща воды под нами казалась бездонной и страшной, что еще больше возбуждало в нас храбрость. Вечерами обходили забор какого-нибудь санатория, вроде «Актёр», обнаруживали лаз и сквозь острые концы разрезанной кусачками проволоки пробирались на запретную территорию. Купались на пляже с кинозвездами – любителями ночных морских ванн, играли в бильярд со знаменитыми актерами и режиссерами, а отец каждый раз сочинял легенду, согласно которой он режиссер крупного областного или республиканского театра, а я его самый талантливый ученик. Марина Неёлова, веселая и шумная, верила отцу и по привычке кокетничала с ним, в то время как уже тяжелые и мрачные Борисов, Меньшов с Гафтом недоверчиво посапывали и угрожающе сжимали тяжелые двухметровые кии, наподобие дубинок. Заканчивалось всё это довольно весело: отец рассказывал, как мы пролезли в дыру и, рискуя попасть на пятнадцать суток в тюрьму, просто хотели подышать творческим воздухом. Он покупал в баре самый дорогой коньяк, ставил в центр огромного бильярдного стола и прощался. И мы уже через главную проходную с «мордами утюгом» солидно проходили мимо суровой охраны, громко обсуждая совместные творческие планы с оскароносным Меньшовым и очаровательной Неёловой. Таким же образом посетили санаторий имени Ворошилова, где беседовали с генералами, и пансионаты «Магнолию» и «Светлану», где фотографировались с именитыми шахтерами и передовиками села. А ночью со двора пробирались в роскошные отели «Жемчужина» или «Москва», чтобы в баре «с умным видом» выпить кофе по-турецки, поболтать с «барбоссом», как отец называл бармена, и придумать новое приключение.
Однажды отец сошёлся с молодым милицейским пенсионером – здоровенным мужчиной лет сорока пяти – и напросился в горы за форелью. Часть пути мы проехали на УАЗике, а дальше – заповедными тропами добрались до водопада и там забросили удочки в пенистую холодную воду. Не верилось, что мы находимся недалеко от большого, шумного курортного города – здесь, в горах, природа осталась нетронутой, какой была тысячи лет назад. Воздух дурманил дикой свежестью, лес пугал непролазной густотой, а птицы и животные двигались, шевелились и охотились где-то совсем рядом – казалось, только загляни за ближайший куст, руку протяни и ты коснешься шерстяного бока, пушистого хвоста или острого рога. Непуганая голодная рыба бросалась на наши крючки, как сумасшедшая, трясла удочку так, что в глазах рябило, за полтора часа мы надёргали четыре полных ведра и поспешили домой.
Разумеется, дома, на летней кухне частного милицейского особняка, нашпигованного отдыхающими за два рубля с носу в день, мы сами чистили рыбу, сами её жарили на огромных черных сковородах и до глубокой ночи выслушивали рассказы милицейского пенсионера о былых героических подвигах на страже общественного порядка. Рядом с нами в кресле сидела пышная молодая жена молодого пенсионера с буржуазным именем Изольда, делала маникюр, снисходительно принимала от мужа рыбки на тарелке, изящно ела, запивая домашним вином из алычи, и мурлыкала под нос украинские песни.
А ночью, черной, душной ночью, мы с отцом шагали сквозь густой воздух, настоянный на сладковато-перечном испарении амброзии, сотрясаемый стрекотом сверчков, сбивая грудью и руками светлячков, пронзавших тьму ярко-зелеными пунктирами. А в руках несли бесценную добычу в промасленном свертке из газеты «Черноморская правда» – жареную форель для мамы, которая как японская смирная и верная жена ожидала возвращения самураев с военной баталии домой.
Бывали еще и дожди! Когда до зевоты надоедало ходить на раскаленный пляж, как на работу, и обгорать под жгучим солнцем до пузырей, до ночного озноба и кожной чесотки по всему телу; когда обеденные очереди в душных продымленных столовых и шашлычных начинали казаться Дантовым адом – тогда приходили прохладные дожди. Крупные прозрачные капли падали на блестящий асфальт и красно-голубые тротуарные плитки, на лаковые листья пальм и магнолий, они шуршали и пенились на поверхности взбаламученного моря и глади желтоватых тротуарных луж, наполняли иссохшее русло реки мутно-белой стремниной.
Мы гуляли под зонтами, жадно вдыхая чистый влажный воздух, сидели в кафе, ели жгучий от острой аджики люля-кебаб и мороженое в розовых, зеленых, белых шариках и наблюдали за швартовкой огромных белых кораблей, забирались на палубу теплохода «Адмирал Нахимов», заглядывали во все углы и с удивлением узнавали, что, оказывается, это немецкое судно перешло Советскому Союзу по репарации после победы над фашистской Германией, вечером ходили в
