– Нет, что ты. Я её с Купчихой оставила. А ты что, меня к ребенку приревновал?
– С чего бы?
– Игорь. У меня нет и не будет детей. Я эту девочку хочу оставить себе. Мне кажется она меня уже считает своей мамой и я люблю этого ребёнка. Ты же знаешь, мне мало осталось до перехода в Верхний лагерь.
– Светлана, оставь меня.
– И не надейся… Я иду к тебе.
Светлана шла наощупь. Её выставленные вперед руки наткнулись на голову Радиста. Нежные ладони взъерошили его волосы, опустились и легли на щёки.
– Ты плачешь?
Радист и сам не заметил, что по щекам у него текут слёзы. Опять он облажался. Какой же он сопляк! Она должна его презирать. Но Светлана, неожиданно села ему на колени и стала целовать его щеки, шепча:
– Господи, какой же ты необыкновенный! Мне казалось, что в этом мире мужики разучились плакать! Каждый думает о том, как ему выжить, и перестал сострадать другим! А ты… Мне тебя послал Бог. Думаешь я не знаю, почему ты плачешь… Игорь, Радист ты мой милый, как же я тебя люблю…
В этом чудовищном мире, в этом мертвом городе и умирающем метро, в этой кишащей слизнями норе, эта женщина из чужого мира, своими словами, руками и телом возвращала Радиста к жизни…
Радист неожиданно решил для себя, что он в этом мире уже не один. Он не был сентиментален. Слово «любовь» он слышал лишь от старшеклассниц в Полисе, зачитывавшихся романами, принесёнными из Великой Библиотеки. Он не понимал этого тогда и не мог дать определение этому сейчас. Просто для себя он решил, что его жизнь разделилась на две половины: «до» и «после» встречи с этой девушкой. И что третей половины быть не может. Он уже не представлял себе жизнь без неё. Он не мог воспрепятствовать неизбежному уходу Светланы в Верхний лагерь. Ведь он не был командиром, даже не был хорошим бойцом, и отнюдь не чувствовал себя «необыкновенным». Просто он мог и он должен был найти или сделать этот грёбанный передатчик и, может быть, жизнь в этом метро станет лучше. А быть может, каким-то невиданным образом, это продлит дни Светланы или хотя бы сделает её последние дни более счастливыми. А пока это не случится, он будет вместе с ней, благодаря того Бога, в которого верит Светлана, за каждый новый день.
4.3.
Они подошли к Большому Проходу. Когда-то это был пешеходный туннель длиною всего метров в сто пятьдесят, соединявший станции Купаловскую (ныне Нейтральную) и Октябрьскую – пересадочные станции соответственно Автозоводской и Московской линий Минского метро.
После Последней Мировой, Большой Проход служил основной артерией, соединявшей две линии метро и поэтому для удобства движения дрезин, здесь проложили рельсы, снятые в туннелях. Кроме того, туннель расширили вширь и ввысь, разобрав мраморную облицовку. Для перевода дрезин с рельс линий метро на рельсы Большого Прохода служила сложная система подъёмников, составленная из подвесных блоков и рычагов, приводившаяся в действие десятками людей.
Когда-то здесь был убит последний Президент Республики Беларусь.
Во время подземной войны в Большом Проходе проходили ожесточенные бои между Америкой, Центром и Партизанами. После подписания Конвенции Большой Проход стал мирным торговым путем.
Две дрезины уже стояли на рельсах Большого Прохода. Когда-то с платформы Купаловской туда вели ступени. Теперь здесь ступеней не было, а шел плавный спуск, устланный щебнем и битым мрамором. В конце спуска установлены металлические ворота. Нейтралы, не смотря на свою показную независимость и враждебность к чужакам, всё-таки провожали отряд: кто подошёл к воротам в Большой Проход, кто просто выглядывал из окон-амбразур своих домов-дотов. Атаман подошел к Светлане и тихо, видимо, чтобы не слышали свои, сказал:
– Если у вас что-нибудь будет получаться, я постараюсь нейтралов убедить выступить вместе с вами.
Светлана с нескрываемой насмешкой ответила:
– Очень смелое заявление, Голова. Но всё-равно спасибо.
– Вы там поосторожней в Проходе.
Атаман повернулся к Купчихе, которая по-прежнему хмурилась, не желая простить ему его вымогательство, и также тихо сказал:
– Нам тоже надо как-то жить, Купчиха, пойми.
А потом, не дождавшись едкого ответа Купчихи, обернулся к дозору и крикнул:
– Открывай ворота..
Дозорные раздвинули массивные ворота, и отряд пошел вперёд. Как только вторая дрезина прошла уровень ворот, ворота поспешно и с грохотом захлопнулись.
В метро всегда есть какие-то звуки: сквозняка, падающих капель воды, грызунов, гул труб, ближайших станций… В Большом Проходе не было совсем никаких звуков. Даже со стороны Нейтральной не было слышно абсолютно ничего, как будто она расположена не в десяти метрах за спиной, а за сотни километров. Вопреки всем законам физики, лучи фонарей светили только метров на десять-пятнадцать вперёд. Дальше был мрак. Не верилось, что этот туннель – чуть длиннее спринтерской стометровки. Парадоксальная акустика данного туннеля не позволяла слышать даже своё дыхание.
Как крик сквозь подушку, послышалась команда Дехтера:
– Держаться всем вместе, не расходиться.
Ему возразил таким же приглушенным криком Ментал:
– Вместе нельзя. Надо цепочкой, держась друг за друга.
Ментал и Дехтер стояли на расстоянии пяти шагов друг от друга и кричали до боли в глотке. Но их слова долетали как-будто из далека.
Дехтер решив, что в части непонятных явлений лучше прислушаться мнения Ментала, скомандовал:
– Верёвку.
Он тронул рукой ближайших к нему бойцов и жестом указал им идти с верёвкой вперёд. Перед этим конец верёвки он привязал к ремню одного из них. Когда они прошли метров на пять вперёд, он в цепочку включил ещё двух спецназовцев, один из которых захватил своим ремнем веревку. Потом включил третью пару. Когда первая пара скрылась из виду во мраке, он привязал второй конец верёвки к дрезине и махнул рукой остальным. Дрезины двинулись вперёд. Дрезины между собой также связали верёвкой, сложенной в несколько раз так, что расстояние между дрезинами не могло превышать пяти метров. К задней дрезине привязали третью верёвку, к которой с периодичностью в пять метров привязали себя три пары ходоков. Теперь весь отряд, как исполинская гусеница, медленно пошел вперед.
Светлана несла на руках Майку, арбалет болтался у неё за спиной. Светлана неслышно говорила что- то девочке, которая положила головку на её плечё, зарывшись лицом в волосы своей приемной мамы. Радист шёл рядом со Светланой, чтобы в случае чего защитить её с ребенком. Тишина парализующее давила. Было желание упасть на землю, свернуться в клубок и не делать никаких движений, чтоб остаться погребённым под этой тяжестью тишины. Но он заставлял себя делать шаги.
Они шли уже часа два, и должны были пройти не меньше пяти километров. Радист решил, что он не правильно понял высказывание местных о длине Большого Прохода. Туннель подымался в гору (об этом им тоже Нейтралы ничего не сообщал), и те, кто сидел в сёдлах велодрезины, еле-еле крутили педали. Лучи фонарей стали ещё короче. Теперь были видны спины только последней пары дозорных. Движения становились всё замедленней.
Неожиданно ворота впереди раскрылись. Они вошли на Октябрьскую – станцию Центра. Здесь было необычно чисто и светло. Каких-либо строений и палаток здесь не было.
Их встречали. Когда Радист увидел Октябрьцев, у него сжалось сердце. Они стояли в строю на
