поежился, как ныряльщик на незнакомом месте: глубоко ли там или под водой камни? — Короче, если надо, то прошу партийное собрание рекомендовать меня на работу председателем колхоза... В отстающее хозяйство.
Позднее, вспоминая мгновенно установившуюся тишину в зале и себя, стоявшего возле трибуны, он поражался, как прочно, намертво, на всю жизнь, ухватила память отдельные детали.
Директор завода, пристроившийся в кресле у двери, зло дернул щекой, но не пошевелился: как сидел, нога на ногу, в кресле, так и остался сидеть, только глаза гневно сверкнули и покраснели лицо и шея. А у секретаря партбюро глаза стали веселыми, лицо посветлело. Он поднял руки, нерешительно подержал их в воздухе, косясь на директора, а затем твердо ударил ладонь об ладонь.
Его поддержали, захлопали, правда не очень чтобы дружно, а так — для порядка.
Все, нырнул. И сразу набежали мысли о семье, о взрослых детях.
Домой он пришел с багровыми пятнами на скулах.
— Что с тобой? — испугалась жена. — На тебе лица нет.
Скрывать не было смысла, и он все рассказал. Ждал упреков, готов был к долгому спору, к ссоре. Даже к слезам жены приготовился, хотя она на его памяти плакала только однажды. Но она как-то странно похмыкала, потом совершенно спокойно села в кресло, достала из ящика стола сигарету, закурила, жадно вдохнула дым и мягко сказала:
— Странно у тебя все получается... Не поговорил, не посоветовался. Как снег на голову... Несерьезно как-то, по наитию.
Он сдвинул брови:
— Серьезно или нет, а дело сделано — не откажешься.
— По правде сказать, чего-то такого я от тебя давно ожидала, уж очень сильно ты природу любишь. Но чтобы вот так, вдруг, как будто бы меня и нет на свете и не надо со мной советоваться... Нет, не думала, что ты так можешь поступить. Обидно мне, честное слово. Обидно.
— Но я же и сам не знал, что так получится, — стал он оправдываться. — Накипело здесь, понимаешь? Знаешь ведь, что на селе сейчас делается — газеты читаешь...
— Знаю. Читаю, — кивнула она и, прищурившись, наклонила к плечу голову, крепко зажала губами сигарету.
— Вот и всколыхнуло меня.
Она выпустила клубок дыма, и он, расходясь, спрятал на миг ее лицо. Деловито, как на приеме больного, спросила из дыма:
— И полегче стало? Горечи поубавилось?
Андрей Данилович простодушно кивнул, и тогда она улыбнулась, но тут же прикрыла рот рукой с дымящейся меж пальцев сигаретой, а когда убрала руку, то губы опять были стянуты в прямую нитку.
— Понимаю, — протянула она и задумалась.
Он беспокойно сидел на тахте, смотрел на жену и прикидывал, что будет дальше. Она молчала, думала, и он сказал:
— Так и получилось. И я не жалею. А теперь нам что-то решать надо... Может, я куда поближе поеду, поработаю, а там посмотрим. Яснее все дальше станет.
— Подожди, Андрюша. Успокоиться надо, свыкнуться с твоим этим решением, с мыслями собраться, а то у меня от этого разговора голова разболелась.
А на другой день утром к заводоуправлению мягко подкатила зеркально-черная машина секретаря горкома партии. Машина с тремя нолями на номере. В его приезде не было ничего удивительного, бывал он у них на заводе часто, а в тот день у директора собирались на совещание сталевары — видимо, к директору и приехал. Но неожиданно открылась дверь его кабинета, а не директорского, и секретарь горкома зашел к нему.
Легкий в поступи, он порывисто шагнул за порог, а за его спиной замаячило испуганное лицо секретарши. По старой армейской привычке встречать начальство Андрей Данилович вытянулся во весь рост.
— Принимай, Лысков. Не ожидал? — воротничок белой рубашки секретаря горкома был накрахмален до костяной твердости. — Давно не виделись, вот и решил зайти по пути, проведать.
— Гостям всегда рады, — сказал Андрей Данилович.
Секретарь горкома кивнул и сел на валик дивана, словно подчеркивая, что он зашел ненадолго, мимоходом. Осмотрелся и сказал:
— Кабинет у тебя ничего себе, подходящий. Работать бы тебе да работать, в таком кабинете до пенсии, а ты, значит, уезжать собрался. Слышал я о вчерашнем вашем собрании. Скажу честно, приятно мне было узнать, что каким ты был в молодости, таким и остался — на передний край все тянет. Молодец, ничего не скажешь. Только... учти, у нас тоже не тыл. Потом еще — у тебя же семья. Жену твою мы из города не выпустим. Что же, врозь будете жить? Имей в виду — семейные драмы у нас не поощряются. — Увидев, как сердито вскинулся Андрей Данилович, он засмеялся и предостерегающе поднял руку: — Не делай строгих глаз. Шучу, конечно. Не прими всерьез. Дело это ваше, семейное, сами разберетесь. Другое меня волнует... На заводе собираются блюминг-автомат строить, крупнейший, заметь, в мире, а ты в такой момент сбежать собрался.
— Не я же буду строить.
— Ясно, что не ты. Но подумай, сколько на завод новых людей придет. Всех хорошо устроить надо. А кто же это лучше тебя сделает? Потом еще такое: задача сейчас не председателями колхозов людей посылать, а убедить специалистов сельского хозяйства, что их место не в городе, а в деревне.
— А когда председателями посылали, то направили в деревню одного работника райисполкома из города, — строптиво сказал Андрей Данилович. — До этого он в деревню только отдыхать ездил.
Секретарь горкома усмехнулся:
— Всякое случается... А сам ты почему тогда не поехал?
Вопрос огорошил Андрея Даниловича. В самом деле, почему?
— Не думал как-то тогда об этом, в голову не приходило. Не понимал еще, может быть, где мое настоящее место...
— Тогда вот не понимал, а теперь критику наводишь... Но взгляни на дело с другой точки зрения: может быть, и правда тот горисполкомовский товарищ село плохо знал, зато по его примеру сколько настоящих хозяев в деревню поехало. Вот и разбирайся, чья правда. Политика.
— Он сейчас там такую политику наводит... Карусельная установка ему понадобилась, а кормов-то и нет.
— Корма рано ли поздно, а будут, но людей к новым методам приучать потрудней. Одно это твое заявление очень хорошо показывает, каким ты специалистом сельского хозяйства на заводе стал...
Андрей Данилович обиженно сказал:
— Возможно, что и так... Но все же думается...
— Эх, Андрей Данилович, когда люди серьезное решение принимают, то они должны все твердо знать, — секретарь посмотрел на часы и поднялся, — а ты — «возможно, думается...». Вот и мне думается, что лучше тебе остаться здесь, где ты сейчас нужнее. — Он все за него решил, сказал: — Работай и не чуди. — А у двери обернулся и добавил: — Насчет самолюбия и прочего — не беспокойся. На следующем собрании ваш секретарь партбюро скажет, что в деревню тебя не отпустил горком партии.
7
Забыв тогда в саду, зачем его послала теща, Андрей Данилович словно очнулся, когда солнце стало сильно припекать спину, пошевелил лопатками и сообразил, что он уже не стоит над кустами смородины, а сидит на трухлявом обрезке бревна; теща небось заждалась — надо слазить в погреб.
Обогнув сарай, он вошел в него, ухватился за железное кольцо и сдвинул тяжелую крышку, открывая темный провал лаза.
Снизу, оттуда, где в глубине сухого, обшитого досками погреба терялась деревянная лесенка, густо,
