нет внутри? И куда внешняя охрана смотрит? Скорее всего, кто-то кого-то подставил, стрелка можно определить по оперению. Да и проще для всех, если стрела придет в мою грудь из степного тумана, утром, когда я прогуливаюсь. Как я понял, здесь таких мастеров полно. Пора садиться на коня, опять учиться ездить. Вот, придумал! Могут мне еще бешеную лошадь подсунуть!
Что-то как-то несерьезно это все. Пугают, зачем?
Следующий случай произошел на третий день после свидания. Вспоминает Бортэ про меня, что ли? Ну, как такое объяснить? Я в этом стойбище уже месяца два. Племя к войне готовится, глава семейства здесь пребывает. Тридцать тысяч рыл в округе размещено. Должны быть настороже, и вдруг во второй половине дня примерно триста всадников галопом вламываются к нам и начинают рубиться с охраной, с гражданскими – теми, кто выскочил, черт знает что вытворять, ломиться в юрты. Дикость какая-то. Как это они здесь воюют? Что – опять провокация? Визг, крики, грохот на что-то налетевших лошадей. Один вояка ко мне в юрту сунулся, получил от меня брошенный нож в грудь и убежал. Охрана с воплями выскочила наружу и тоже исчезла. Я в юрте сижу, себя охраняю. Конская лава прошла, потише стало, эти обалдуи вернулись и опять за моей спиной стоят. У них что – все время так? Ни мозгов, ни дисциплины? Похоже, боевого охранения и разведки на дальних подступах тоже нет. Бардак.
Вечером после погрома без предупреждения явилась Бортэ с каким-то мрачным типом. Я его обозначил для себя – Генерал. Родственник мой, наверное. И стал я с Генералом в шашки играть. Генерал принес карту – местность более или менее читаемая, только нашего местоположения на этой карте нет. Расставил он двенадцать сотен вражеской конницы по холмам на карте, что-то вроде монеток использовал: сотня – пятачок, и мне выдал бусы на две тысячи конных стрелков – воюй. Я ему объясняю – сам воюй, а я погляжу, как вы тут лаптем щи хлебаете. Надулся, сейчас лопнет, скрипит, видно, что не нравится. Но Бортэ, сидящая рядом, легко его успокоила, начал потихоньку играть. Разобрали несколько схем, оба довольны, первый раз такое произошло. Только гости разошлись, тут и массажист пришел, третий день мою спину к походу готовит. Завтра в путь.
Ехали мы восемь дней. По меркам кочевников, наверное, просто ползли. В результате я справился с поставленной задачей, доехал сам, не упал, не заболел. В общем, молодец, свой парень кочевник. Ура, товарищи! Задницу стер, само собой.
Теперь серьезно. По дороге в палатке у меня постепенно образовалось что-то вроде Генерального штаба. Игрушечного, конечно. Кроме Генерала каждый вечер, часа через два после остановки обоза, являются ко мне трое Командующих дивизиями. В каждой дивизии примерно по десять тысяч всадников, но неровно, и называются они соответственно – левое крыло, правое крыло и центр.
Набор произведен по семьям или родам, в каждом из которых определенное количество юрт, поставляющих воинов. Все это как-то равномерно разбито на три части, но смысл очевиден – в каждой дивизии воюют воины одного клана, старые и молодые вместе, нет дедовщины и существует взаимовыручка. Командующих дивизиями я обозначил как Полковника, Майора и Капитана. Полковник старый, а Капитан совсем пацан, лет двадцать пять всего. Кроме них присутствует, но никогда не вмешивается в обсуждения Интендант. Это я его так назвал, думаю, так оно и есть.
Пока это похоже на семинар: они мне ставят задачки на различной местности, я их в меру способностей решаю. Своей информации дают мало, только Капитан иногда горячится и кое-что проясняется, как, например, с составом дивизий. Конница у них сборная, в части коней и вооружения разношерстная. Кто с чем пришел, тот тем и воюет. Оружие передается по наследству. Основное оружие – лук и меч, копий практически нет. Кони хорошие. По части коней всадники друг от друга отличаются только тем, что у большинства имеются три скакуна, есть, конечно, и однолошадные. Но чужого – не трожь.
Дисциплины практически нет, бандиты бандитами. Воинского конного строя не знают, нападают толпой. Стреляют по команде, но могут и без оной, увидел – пали, остальные присоединяются. Были случаи дезертирства во время боевых действий, наказывали, но без толку. Так и воюют. И в других местных кланах происходит то же самое. Главное имущество – скот, его и угоняют. Присутствует борьба за пастбища, красивых женщин и личные мотивы – месть. Воюют постоянно, охочи до чужого, собираются в стаи у хана, задумавшего набег. Легко меняют хозяина, сегодня у тебя тридцать тысяч, а завтра и нет никого.
Все как принято у всех, ничего нового. Но, считаю, за восемь дней – неплохо. Карты нет, свободы нет, но информация появилась. А степь – что степь? Снег идет иногда, буран почти постоянный. Или я нелюбопытный. Такие дела.
…Всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Еще вечер-два заседаний нашего Генерального штаба, и мои оппоненты заметят, что я начинаю повторяться в предлагаемых комбинациях. Перестановки туда-сюда, быстрая переброска сил и их концентрация на местах возможного прорыва противника, нереальная для исполнения с этой бандитской вольницей, и все, варианты закончились. Бобик сдох.
Я не заканчивал военного училища. И учила меня война. Шесть лет войны. На военной кафедре в институте преподаваемые предметы не оседали в памяти надолго, учеба там была вынужденной необходимостью, чтобы не вылететь, не более того. Пара по войне – запрет на посещение лекций, автоматическое исключение – вот что нам прочно вдолбили. Еще запомнилась шагистика по лужам в идеально начищенной обуви и отглаженных брючках. Нет, как правильно держать автомат при атомном взрыве, я усвоил, и кое-что еще, применимое в той реальности и неприменимое в этой. Остальное, как вода, – набрал в мисочку перед экзаменом, предъявил преподавателю, получил зачет, вышел за дверь, выплеснул.
А главное, нам не давали на военной кафедре истории войн и войск, тактики и стратегии кавалерии, всех этих александров македонских и их фаланг, то есть того, что дают в училищах. Эти знания у меня только в объеме средней школы. Учили нас хорошо, сколько лет прошло, а если надо пообщаться на тему военных аспектов жизни кочевников, арабов, бедуинов, монголов, турок-огузов, о том же Чингисхане поговорить или о железном хромце Тимуре – справлюсь, тему поддержу, хотя не рвусь нисколько. С этими же справляюсь, беседуем. Да. Но не две же недели.
Видятся мне два варианта завтрашнего завершения цикла лекций. Первый: пусть попробуют сами применить на практике проигранные нами схемы, прибегут побитыми щенками. Все прощу, лично приедем на места боев и разберемся. Переиграем. Второй: дайте конкретный практический пример и на мою ответственность, отработаем. Лучше всего мелкий агрессор, беспокоящий мирных жителей пограничья, или крупная разбойничья банда до тысячи всадников. На выходе – моя свобода, должен же я что-то получить, а то всё болтаем, болтаем. И информация, черт возьми, ну сколько так можно, ничего не знаю и не понимаю вокруг. Да при чем здесь знание языка, если никто ничего не говорит. Вот кто я такой, например? Опять – сам догадайся? С завтрашнего дня я – Томчин, и пусть произносят мое имя, когда ко мне обращаются!
…Чего-то депрессия навалилась. Типа: жизнь пошла скучная, неинтересная, бесцельная. Выпить нечего, кумыс их этот – дерьмо. Толку чуть, трезвенники. И вообще все – дерьмо. Надоело с этими козлами общаться. Объяснил им вместе с Цэрэном один раз свои предложения и замолчал. Не поняли – их проблемы. Не хочу я ничего. Цэрэн уже неделю грустный в юрте сидит, переживает. Зря. Все идет, как идет, и будет, как будет. Пора его арифметике учить. Сейчас и начнем.
…Приехали, праздник устроили, меня на пир притащили. Сижу рядом с каменной Бортэ, лег бы, да неудобно. И чего орут? Мяса не видели? Кого-то мелкого побили, а радости – полные штаны. Режутся друг с другом круглый год, гоняют табуны из рук в руки, а толку чуть. Лет двадцать-тридцать пройдет, кто был наверху – окажется внизу, а потомок пастуха станет ханом. У верблюда два горба, потому что жизнь борьба.
Почему они не понимают бессмысленности этого процесса? Все племена в округе на тысячу километров вряд ли насчитывают больше миллиона человек. Скорее, и того меньше. Эта степь могла бы прокормить вдвое, впятеро больше народа, если бы не людская жадность и дикость. Спокойно паси свои табуны, не бойся, что тебя убьют и детей твоих угонят в рабство, живи и радуйся, так нет. Или какой-то местный ханчик решит тебя пощипать, или сам, надувшись от жадности и гордости, почти рефлекторно потянешь жадные руки к чужому добру. Что за природа у человека (я не говорю – у этих людей, на моей родине не такого насмотрелся!). Это именно природа дикого человека, несмотря на все плоды цивилизации: нахапать побольше и гордо оглядывать всех с кучи добра. Не подходи – мое! Куда тебе все это, зачем берешь чужое? Ведь сдохнешь все равно. Ну, эти-то дикари не понимают, а у нас – что творилось после перестройки? Да и в последние годы рейдерские захваты напоминали месячной давности сумасшедший набег кочевников на летнюю стоянку. А, что говорить, дикари, не поймут-с.
