профтехучилища в городе Сыктывкар (на которое потом, откуда ни возьмись, свалилось десять миллионов евро), а также дипломы московского Физтеха, английского Кембриджа и американского Массачусетского технологического. Причем, я точно знал, что дипломы — непокупные. По той причине, что и Фиме, и Диме покупать дипломы ни к чему, оба зарабатывали их играючи.
Мне они потребовались как непревзойденные мастера по обработке сверхбольших массивов информации, поскольку вдвоем были способны заменить средних размеров министерство. Либо Генеральный штаб таких канувших в небытие стран, как Бангладеш, Буркина-Фасо, Шри-Ланка или Кувейт. Несмотря на всю разницу биографий, жизнь-шутиха как-то свела нас в одном предвыборном штабе (не скажу в каком), после чего обе стороны остались довольны. А я имел возможность оценить способности этой парочки. И в нужное время о них вспомнил.
Дима, детинушка о двух метров росту, явно не отошел от новогодних излишеств, был изрядно навеселе, а потому ко всему происходящему относился со снисходительным интересом, как к неожиданному продолжению машкерада. В общем, общественной опасности не представлял. А когда пообещал не драться, с него и вовсе сняли браслеты.
А вот куда менее крупного Фиму изрядно трясло. Вполне свободными руками он цепко держался за звездно-полосатую авоську с надписью «ин год ви траст». И не сразу меня опознал.
— О, господи, — сказал я. — Да у тебя там что, сухари, что ли?
— Ага, — разозлился он. — И запасное бельишко.
— Ну, это ты поспешил.
— А! Так это ваши шуточки, гражданин начальник? Спецназ, вертолеты… Кувалдой по дверям?
— Мои, мои, успокойся. Не генерального прокурора. Пока.
Но Фима успокаиваться не спешил.
— Дверь сломали! Всю репутацию испортили!
— Расходы компенсируем. Что касается репутации…
— Тетю Фриму испугали до посинения! Это зачем?! Что, лавры Лаврентия покоя не дают? — продолжал шипеть Фима, он же гражданин Левитин, дергая головой и раздувая щеки по примеру очковой змеи, сиречь кобры.
Это следовало пресечь. Всего сто тридцать шесть суток оставалось. На всех… Поэтому, не вступая в полемику о правах граждан Ефима Львовича Левитина и Вадима Олеговича Оконешникова, я еще разок оглоушил этих рыбин:
— Вот что, друзья мои. Сейчас вам принесут бумагу. А вы ее подпишете.
Фима просто задохнулся, но Дима даже ухом не повел.
— А давай подпишу, — сказал он. — Верю я тебе, Во-Володька из бацбезопасности. Так вышло, что больше верить некому.
— Стоп! А ты дееспособен? — осведомился я.
— Как деепричастие, дева перед причастием и даже еле-дорожная дрез-дрезина. Совокупно. О, кого я вижу! Алиса Георгиевна, горлица, да вы ли это? Нет, Фимка, ты поглянь! Вот, значит, кто нас вычислил-то… Польщен, польщен, миледи. Позвольте ручку… Да не этот пипи-жонский паркер! Я — в смысле попо- целовать. Я — за добродушные отношения между попо-полами, если помните.
— А я — против фамильярности, — холодно сообщила Рюриковна. — Если помните, мы уже обсуждали этот вопрос, господин Оконешников.
Дима смешался.
— Ну… ничего ж такого не было. Я и расстегнуть-то не успел! Киба-дачи, зен-учу-дачи. А потом — темнота-а-а. Алиса Георгиевна, голубушка! Поверите ли, такой ой-цуки больше не хочу. Поэтому с темным прошлым будет покончено. Прямо щас. Прямо на глазах. Иначе худо нам придется, как мне кака- кажется.
— Тогда вступаем в служебные отношения, Вадим Олегович. Подчиненный — вы.
Дима стал во фрунт и попытался щелкнуть каблуками.
— Йес, мэм! Кто же еще. Почитаю за честь! До трех раз…
— А что за бумага? — тихо поинтересовался Фима.
— А, бумага, — сказал я. — О неразглашении.
Фима моментально воспламенился.
— А! Хватают, волокут, тайну подсовывают. Слушайте, ну не хочу я продавать Россию. Помилуйте, надоело. Вы уж сами как-нибудь. Или вон дядьку из Киева кликните, он получше нашего управится…
Тут его донельзя возмущенный взгляд упал на Терентьева, и Фима погрозил пальцем.
— Вы почему не в штатском, господин подполковник?
— А я не считаю нужным скрывать свою профессию.
— Тогда не смотрите на меня так!
— Как? — удивился Терентьев.
— Рыбьим глазом да из-под фуражки. Не те времена. Еще чего не хватало! Не подпишу.
Начальник охраны озадаченно промолчал. На его плечах таял снег, и от этого казалось, что погоны плачут.
— Жаль, — трагически сказал я.
— Да? А что ж такое будет? Подвалы Лубянки? Или таежные делянки?
— Фи, какие штампы… Чересчур сильны у вас старые страхи, гражданин Левитин.
— Старых было столько, что новых и не надо, — парировал Фима. — С вашего разрешения, я удаляюсь. Сударь вы мой, Владимир Петрович.
— Хорошо. Только не путайте Москву с Киевом. У нас с государственным антисемитизмом покончено, — внушительно заявил я.
Даже сам поверил.
— Что, и домой отвезут?
— С извинениями. Только уже не по воздуху.
— Оно и лучше, в вертолетах меня сильно укачивает. Из-за этого я даже яхту не покупаю. А где автомобиль?
— Да сразу за воротами.
— Ну, я пошел.
— Ну, берегите себя.
— И вам здоровьечка.
— Погода, знаете ли, слякотная.
— Просто мерзкая, — подтвердил Фима.
Уходить он явно не торопился. Тут я хлопнул себя по лбу.
— Алиса Георгиевна! Выдайте, пожалуйста, наши извинения.
АиЗ протянула незапечатанный конверт. Фима не удержался, пересчитал.
— Так, времена меняются. Пустячок, но душу греет.
— Приносим извинения от лица президента.
Фима еще раз взглянул на банкноты.
— Симпатичное лицо.
— Там изображен не наш президент, — холодно сообщила АиЗ.
— Так я и говорю, — ухмыльнулся Фима.
— Фимка, — прогудел Дима. — Что, совсем нюх потерял? Не старый еще ведь.
— Да старый я, старый. И насквозь больной. Прямо таким и народился. Шесть тысяч четыреста.
Вероятно, он очень уважал Шуру Балаганова. Я и бровью не повел.
— Годится.
— Владимир Петрович, сдается, вы не поняли. Я про евро говорю.
— Евро, так евро. Чего непонятного?
— Так в неделю же, господин советник.
Тут я решил уважить Остапа Ибрагимыча.
— А пусть будет десять. Для ровного счета. Только идите, идите поскорее! Компьютеры уже дымятся.
