наднациональное понятие «красивая женщина»: безупречная фигура, оправленная в строгий деловой костюм, невесомая плавная походка, великолепной лепки голова на длинной шее в шлейфе переливающихся каштановых волос. Этот бриллиант чистейшей воды сверкал безыскусной добрейшей улыбкой радости жизни! Ни капли высокомерия, ни грана фальши, ни малейшего изъяна. В его голове завопило: «Люди! Красота в мир вернулась!» Он подбежал к цветочнице, выхватил из корзины букет белых роз, швырнув туда франки, подбежал к этой принцессе из сказки, встал на колени и протянул цветы.
— Же ву при, мадемуазель, гранд-шарман и так далее! — путал он слова из карманного разговорника.
— Так вы русский?! — захохотала она. — Мне, конечно, очень приятно, но вы, кажется, испортили свои дорогие брюки.
Костюм на нем был действительно не просто, но очень дорогой. Только тогда это меньше всего беспокоило его.
— Ах, полноте, пустое! Как зовут вас, прекрасное дитя?
— Ольга, — снова засмеялась она, сверкая искрами громадных зеленоватых глаз и жемчугами зубов.
— Оленька, я вас от души поздравляю! Вы единственная красивая женщина из двух тысяч четырехсот тридцати двух прошедших мимо за тридцать восемь минут. Единственная — и русская! Это нужно как-то отметить, об этом нужно сообщить этому чопорному современному Вавилону, всему перепудренному миру!
Таким, стоящим на коленях перед женщиной, его и увидел опоздавший резидент. Но, поглядев на женщину, он не удивился, только вежливо зааплодировал.
Самолет мягко тряхнуло, уши заложило. Пассажиры захлопали в ладоши, благодаря экипаж за удачное приземление с вытекающим отсюда продолжением жизни.
У трапа, облокотившись на лимузин, его ждал Майкл Стоун, в советском девичестве Мишка Каменев. На его загорелой физиономии сохранялась улыбка, соответствующая его нынешнему гражданству.
— Константин, айм вэрррыы глэд ту эгррры ёррр! — прорычал он, распахивая объятия.
— Мишка, я только сошел на асфальт американщины, а меня уже тошнит от твоего нового диалекта. Так что давай по-нашему, по-человечески. Здорово, партнер.
В прохладном чреве лимузина Миша протянул ему чемоданчик с договорами. Константин листал бумаги и отвечал на вопросы.
— Как перенес перелет?
Миша говорил по-русски, но слова растягивал и рокотал, как американец, не прошедший разговорную практику. За семь лет эмиграции его университетский друг превратился в янки.
— Нормально перенес. Выспался, отъелся... Значит, цена их устраивает, это хорошо... Так что могу работать.
— Как Мария?
Константин оторвался от бумаг и глянул в окно. Слева их обгонял «мерседес-кабриолет». За рулем сидела та самая дряхлая старушка, которая еле тащилась к своей машине, заботливо поддерживаемая под руки стюардом. Сейчас она одной рукой небрежно держала руль, другой прижимала к уху трубочку мобильного телефона. Он взглянул на спидометр рядом с чернокожим водителем-телохранителем. Стрелка подрагивала у цифры 110. Это значит около 180 км в час. Во дает бабуля!
— С Машей все нормально. Преподает в архитектурной академии. Плавает в бассейне, играет в теннис; массаж, там, визаж, мираж...
— Сегодня собираются наши. Поедешь?
— Отчего же, поприсутствую.
— О’кэй. То есть хорошо. В смысле, отдохнем на славу.
— Прямо на глазах оттаиваешь. Слушай, Мишк, а зачем тебе этот баклажан? — кивнул он в сторону черной мясистой шеи шофера.
— А чего, пусть будет. Для экзотики. Нам с ними делить нечего. Знаешь, как наши одесситы выдавили их из Брайтона? Они им сказали: «Ша, ребяты, наши дедушки ваших дедушек в цепях по плантациям не водили. Так что мы вам ничего не должны. Чава-какава!» При первой же стычке положили черных на асфальт и оставили лежать на всеобщее афро-американское устрашение. Так наши победили.
Напарник неплохо подготовил сделку, выступив в ней гарантом и посредником. Собственно, все что нужно, уже неоднократно обговорено по телефону, а здесь он для личного знакомства и собственноручного подписания бумаг. После торжественного скрепления договоров чернильными закорючками и печатями в стеклянном офисе с видом на океан и легкого вспрыскивания сговора безвкусным слабоохлажденным шампанским Михаил потащил друга в свой дом. Они выехали из шумного города и по гладкому гудроновому серпантину забрались на скалистую лысую гору.
Двухэтажный дом из розового туфа одиноко возвышался на голой
