первыми, и чаще всего совершенно бесполезно... Поэтому не жалел он своего времени для бесед с Борисом, учил смирению и любви, доказывал, что воины среди мирян всегда найдутся, а вот молитвенников на Руси великой недостаточно, а именно на этом молитвенном плане и решаются судьбы множества людей и даже государств. Никак не желал Борис смиряться.
— Если Господь меня сотворил воином, — бил он себя здоровенным кулаком в широкую грудь, — то мое дело — врагов «мочить», а молится пусть Серенька, это у него лучше получается.
«Сгорит паренек, как порох», — вздыхал батюшка, но понимал, что Борис из тех людей, которым нужно самим лоб разбить, чтобы оценить твердость стены, и лишь молился за него сугубо, стоя на коленях у Престола в Алтаре.
Торжественное настроение после успешной защиты докторской диссертации Кирилла несколько омрачилось повесткой из военкомата, принесенной курьером. Родители хоть и знали, что рано или поздно это случится, но все равно огорчились. Зато Борис от радости чуть потолок макушкой не пробил!
После «учебки», где Борис успешно заработал сержантские лычки, его направили на спецкурсы. Когда подходил к концу второй год, и офицеры вели с ним разговоры о продолжении службы в армейских рядах, грянула война на Кавказе. Одним из первых полк, в котором служил Борис, вступил в боевые действия.
С самого утра у Ниночки все валилось из рук. Сердце сжималось и ныло. По радио сообщали, что наши войска громят сепаратистов по всей мятежной республике. Ей сразу представлялось, как ее сын несется на танке, из пушки которого бабахает огнем, а он сидит на башне и, как Чапай, рукой показывает направление атаки.
Но в это время Борис лежал на дне вонючей ямы с окровавленной головой. Их полк окружили, обстреляли ураганным огнем пулеметов и тяжелой артиллерии, а потом его контузило взрывом фугаса — и вот он очнулся в этой яме. Голова пылала, перед глазами все плыло, его тошнило, хотелось пить. Рядом лежал, свернувшись калачиком, салажонок, скулил и трясся всем хилым телом дистрофика. Борис положил ему руку на плечо и прохрипел:
— Не трусь, пацан, мы еще с тобой повоюем.
Над краем ямы нависла голова в зеленой повязке, и сквозь густую бороду блеснула белозубая улыбка:
— Ванька очнулся. Я тэбя лычно рэзать буду, Ванька. Так харашо рэзать буду, что ты прасыт умереть будэш.
— Это, дорогой, вряд ли... — задумчиво ответил Борис.
Бородач ушел и вернулся с тремя разбойниками. Они спустили в яму лестницу и молча ждали, пока раненые поднимутся. Борис подсаживал паренька, но когда на земле повертел головой, чтобы понять, где они, голова закружилась и тошнота снова подступила к горлу. Едва устоял на ногах.
Привели их в полуразрушенный дом, усадили за стол. Перед каждым поставили банку с тушенкой и положили по куску хлеба. От запаха пищи замутило и засосало в желудке. Они набросились на еду. Бородач, наверное, старший из всех, с зеленой повязкой на лбу, посмеялся, перекинувшись со своими на гортанном наречии, потом ласково заговорил по-русски:
— Мы уважаем воинов. Вы настоящие мужчины. Мы не хотим вас убивать. Мы хотим, чтобы вы стали нашими братьями. Враг у нас один. Это он послал вас в наш дом убивать наших детей. Мы вместе будем кушать шашлык и воевать. Примите нашу веру. Станьте воинами Аллаха. Здесь уже много славян стали нашими братьями.
— Мы православные, — глядя перед собой, сказал Борис. — Крест мы надеваем раз в жизни и не снимаем до смерти. И если я предам свою веру, ты первый меня уважать перестанешь.
Часовой, который обещал «резать Ваньку», вынул нож и стал умолять старшего разрешить ему выполнить обещания, но тот остановил его жестом руки и с улыбкой произнес:
— Нет бога, кроме Аллаха. Как я могу уважать неверного? Что ты говоришь?
Наступило молчание. Бандиты переговаривались между собой. Салажонок искоса взглянул на упрямого сержанта и быстро опустил глаза. Борис положил руку на его худенькое плечо и крепко сжал стальной кистью. Когда мальчишка поднял на него глаза и снова встретился взглядом с сержантом, тот отрицательно качнул головой. Этот бессловесный диалог заметили хозяева и увели салажонка в соседнюю комнату.
Бориса вывели из дома и вернули в яму. Старший бросил напоследок:
— Думай, солдат, у тебя одна ночь.
...В полутора тысячах километров от этого горного поселка, в уютной квартире на берегу широкой реки сидела на кухне Нина и смотрела в одну точку. Муж после вечернего молитвенного правила спокойно заснул. Завтра ему на новую работу в солидную фирму. Нина выгладила его новый костюм, рубашку и повесила на плечики. Пыталась заснуть, но сон не приходил, выпитая валерьянка не помогла, она зябко куталась в теплый пуховый платок и внутренним зрением наблюдала за растекающейся в груди черной тоской. В сознании вспыхивали яркие картинки прошлого, обычно они успокаивали, но теперь глубоко впивались в сердце холодными иглами. «Если с Борькой что-нибудь случится, я не переживу», — прошелестело в тяжелой голове.
