«пройди-свет», успевший до появления в Москве служить в наемных войсках и у венгерского (угорского) короля, и у чешского, и у молдавского. Он указывает на это сам в своей челобитной Ивану Грозному: «Служил, государь, у угорского короля, у Януша, на Бузыне граде службу дворянскую, а имел на всякого коня по семи золотых на двенадцать недель, а был там три года… Да служил ческому королю Фордыналу дворянскую службу на семь коней…» Затем Пересветов очутился на службе у молдавского властителя, откуда и приехал в Россию около 1537–1538 годов. Такие переходы наемника с военной службы у одного государя на службу другому происходили самым законным порядком.
Свой приезд в Россию Иван Пересветов объяснил следующим образом: «Ехал из Угор на Волоскую землю (Молдавия) и был пять месяцев у Петра, у воеводы, у волоского, в Сочаве. И он про тебя, государя, про великого царя благоверного, и про твое царство государево говорит на всяк день… И яз, государь, потому, слышав те речи у него, переписав, вывез к тебе, государю, служачи тебе, как тебе, государю, полюбится службишко мое…»
Приехав в Москву, Иван Пересветов предложил поставлять воинское снаряжение по виденному им в других странах и вывезенному оттуда образцу.
«Когда выехал на твое имя, государево, и вывез образец той службы к тебе, к государю, и тот образец службы моей пред тобою, пред государем, клали». Это был воинский щит, так описанный Пересветовым:
«…Щиты гусарские доброго мужа косые сажени, с клеем и с кожею, с сырицею, с красками и с рожны железными; а те щиты… с македонского образца. А делать их в ветляном древе легко добре и крепко: один человек с щитом, где хочет, туды течет и на коне мчит; и в поле те щиты за города место: стрелами с ближней приметы неймет, а пищаль и с дальней приметы неймет же ручная; из-за тех щитов в поле с недругом добро битися огненною стрельбою из пищалей и из затинных, как з города».
Через одиннадцать лет после приезда в Москву Иван Пересветов, напоминая о необходимости подготовки к войне с казанским татарским царством, снова предлагает заказать ему триста щитов:
«…Тебе то, государь, вскоре надобе на недруги твои. А велел бы еси, государь, делати щиты на триста человек, да велел бы еси, государь, на триста коней юнацких делати щиты же, которые горазды играти смертною игрою против недруга за веру христианскую и за тебя, государя великого царя…»
Как видим, Иван Пересветов не принадлежит к вельможной знати, как князь-инок Вассиан Патрикеев, ни к высшему духовенству, как Филофей. Он представитель служилого дворянства, живущий военной службой. Он близок уже и к тому ремесленническому слою, который становится в это время все многочисленней и все нужнее, и к которому принадлежит также Иван Федоров, человек, владеющий многими ремеслами и первый в России блестяще овладевший печатным мастерством.
В челобитной Ивану Грозному Пересветов пишет о себе: «Приезжему человеку без приказа и без бережения (то есть без назначения на службу и без жалованья) прожита не мочно в твоем царстве». Это относилось ко всему служилому дворянству. Бояре тоже несли военную службу, но они не кормились ею. Они могли жить в своих вотчинах, ничего не делая. Служилому же человеку, чтобы прокормиться, непременно нужны были государева служба и определенное жалованье. Интересы служилого дворянства противоречили интересам боярства и монашества. Служилых дворян возмущала беззаботная, обеспеченная жизнь боярства. И в произведениях Пересветова мы находим резкие выпады против боярства.
Исходя из известной уже нам теории о могуществе и великой исторической роли Русского государства, Пересветов подробно разрабатывает свои взгляды на то, что должен делать царь, чтоб успешно решить эту историческую задачу.
Чрезвычайно резко нападая на боярство, Пересветов противопоставляет ему служилое дворянство, воинников, как он называет их. В двух челобитных Ивану IV он призывает его к борьбе против бояр и к укреплению, возвышению служилого дворянства.
Челобитные Пересветова интересно построены. Пересветов, униженно именующий себя, по обычаю века, холопом Ивана IV, конечно, не смел бы открыто поучать государя. Поэтому он прибег к остроумному приему: собственные мысли он вложил в уста бывшего своего господина, молдавского властителя Петра. Таким образом, в челобитной получается, что с русским царем разговаривает молдавский король, равный с равным.
Что это не более как литературный прием, видно из следующего. Пересветов передает, например, самые лестные характеристики Ивана IV, как великого и мудрого государя, которые он якобы сам слышал от молдавского властителя, между тем на деле этого не могло быть, ибо, когда Пересветов служил в Молдавии, Иван IV был еще ребенком.
Впрочем, некоторые и действительно восторженные высказывания, если не о самом Иване IV, то о Русском государстве, Пересветов мог услышать при молдавском дворе: эта небольшая страна, находившаяся под угрозой турецкого завоевания, с надеждой устремляла сваи взоры к России.
Пересветов, как автор, прячется не только за спину молдавского господаря, но в духе суеверий своего века ссылается еще на волхвов и «философов», от которых якобы собственными ушами слышал предсказании великой славы Ивану IV, если только тот последует таким-то (нижеперечисляемым) мудрым их советам (на самом деле, конечно, советам самого Пересветова).
Эти «речи государьские» Иван Пересветов подает вместе с челобитной и «цитирует» их в двух своих челобитных, ярко рисующих нам взгляды этого писателя из новой, служилой среды:
«Сам воевода Петр ученый философ и доктор мудрый был, и ему служили многие люди мудрые философы и докторы. И он, государь, начитал в мудрых своих книгах с своими докторы и с философы мудрыми про твое царское прирожение по небесному знамению, что быть тебе царю великому, и покорит бог недругов твоих тебе, государю, и божьею помощью дочлися в книгах, что обладать тебе, государю, многими царствами…»
И чем больше Иван Пересветов прятался за небесные знамения и вещие прорицания, тем смелее формулировал свои взгляды. Восставая против бояр, осуждая их за то, что они приближены к царю и пользуются всякими благами не по воинским или иным заслугам, Пересветов указывает царю на необходимость заботы о воинниках, то есть о служилом дворянстве. Пересветов не останавливается перед призывом к самым лютым казням над боярами, что, как известно, Иван IV не скоро — лет через пятнадцать, — но усердно стал выполнять.
«Изначала не хвалят мудрые философы, — пишет Пересветов, — что которые вельможи к царю приближаются не от воинской выслуги, ни от иной какой мудрости; ино про тех говорят так мудрые философы: то есть чародеи и ересники, у царя счастье отнимают и мудрость царскую, и к себе царское сердце зажигают ересью и чародейством, и воинство кротят» (то есть мешают царю совершать воинские дела, сражаться с врагами).
Метко пустив эту стрелу, ибо царь Иван IV действительно верил в чародейство и боялся, чтобы его не околдовали, Пересветов продолжает: «И то говорит волоский воевода: таковых подобает огнем жещи и иные лютые смерти им давати, чтобы зла не множилось; без лица им вина, что воинство у царя кротят и мысль царскую отымают. А царю без воинства не мочно быти… воинниками царь силен и славен. Царю быти до воинников… яко отцу до детей своих, щедру. Что царская щедрость воинникам, то его и мудрость…»
Но в той же челобитной Пересветов, уже отбрасывая в сторону всякие чары и ереси, прямо указывает причину своей нелюбви к боярству:
«От богатых мудрость воинская не починается николи… Что их много, коли у них сердца нет доброго, и смерти боятся, и не хотят умереть за веру християнскую, и как бы им не умирать всегда. Богатый о войне не мыслит, мыслит о упокое; хотя и богатырь обогатеет, и он обленивеет».
В этих словах отражена ненависть служилого дворянства, выносившего на себе тяготы войны и не имевшего тех привилегий, которыми ни за что, ни про что, с точки зрения служилых дворян, пользовалось боярство. Если Пересветов к таким достаточно убедительным доводам добавляет еще обвинения в чародействе, то в этом, конечно, сказывается его век, когда политическая мысль еще только пробивалась сквозь паутину и путаницу религиозных воззрений и неразлучных с ними суеверий.
Взгляды Пересветова, несомненно, отвечали и настроениям Ивана IV.
Пересветов видел, что укрепление государства, его рост требуют упорядочения администрации. И он выступает против «кормлений», этого чрезвычайно обременительного для масс способа содержания государственных чиновников, когда в вознаграждение за службу царь сажал человека управлять городом,
