Отец всегда так: скажет что-нибудь эдакое и смотрит иронично, ожидая реакции. Я подавленно молчал, чего он и добивался. Тогда всё наше благополучие, да вообще всё – держалось на нём, о чём он неустанно напоминал и мне, и маме.
– Па, ты хорошо подумал? – прошептал я. – Не в традиции русского воинства так заканчивать жизнь.
– Пустое! Традиции какие-то… Нет, я, конечно, накрою стол, – продолжил он мечтательно, – надену лучший костюм, выслушаю поздравления, получу подарки, всех поблагодарю. – Он закатил глаза. – Провожу-у-у – и уже тогда запрусь в кабинете, открою сейф, достану пистолет и пущу пулю в висок. – Отец поднес указательный палец к голове, издав резкий шипящий звук; сузил глаза. – Ну, ты сам подумай, сын, какая жизнь начнется после пятидесяти: старение, дряхление, болезни, тоска… Что еще? …Одиночество, нескончаемые похороны родственников и друзей. Нет, нет и нет! В пятьдесят – пулю в висок и кранты! Пусть меня запомнят молодым и красивым.
…Отец дожил до семидесяти двух. Подолгу болел, перенёс шесть операций, задыхался от астмы, падал от головокружений и слабости, разбивая в кровь лицо; хоронил друзей, томился в одиночестве – и цеплялся, отчаянно цеплялся за каждый день своей мучительной жизни.
Как-то раз сидели мы с ним летним вечером на даче. Нас окутывал влажным теплом туман, поднявшийся от ручья невдалеке и обильно политой земли, по небу разлилась золотая ртуть заката, откуда-то долетал запах шашлыка и текла негромкая песня о степи с ямщиком и колокольчиком; нашу скамейку обступали цветы и пьянили головы сладким ароматом. Я напомнил отцу о нашем давнишнем разговоре и о его самоубийственном решении насчет пятидесятилетнего юбилея. Он смутился и сказал:
– Знаешь, сын, мы часто ошибаемся. Верить таким экстремистским высказываниям не стоит. Конечно, жизнь – штука не всегда приятная, но случаются и в старости, и в болезни, и в одиночестве такие сказочные минуты… Ну, скажем, как эти. – Он показал рукой на малиновое небо, зеленую листву, цветы, пчел, стрижей и воробышек. – Разве это не красиво! Всё как обычно ранним летом – но как здорово!
Еще раз мы вернулись к цифре – «50», когда отец за несколько месяцев до смерти сказал:
– Самое страшное время для мужчины – это 49 лет. Почему-то именно между сорок девятым и пятидесятым днями рождения многие круто меняют свою жизнь и почти всегда в худшую сторону. Понимаешь, у человека каждые семь лет меняются клетки всего организма. А тут семь раз по семь – полный телесный апокалипсис! Ты не знаешь, но мы с твоей мамой развелись, когда мне было 49, я бросил работу, переехал в другой город. Потом долго еще приходилось исправлять все эти… крутые виражи. Будто лукавый меня водил, как собаку на поводке. В 49 лет, сынок, сиди, где сидишь, и не дёргайся! Этот возраст надо элементарно переждать в укрытии.
Мне это удалось – сорокадевятилетие пришлось на время, когда я обучался одиночным погружениям в мир созерцания. Тогда большую часть суток искал я уединения и тишины. То, что совсем недавно пугало и повергало в тоску, отныне стало желанным. Видимо, в достаточной степени все мирские привязанности открыли мне свои адские грани, которые враг человеческий или скрывает, или камуфлирует чем-то внешне привлекательным. Нет, свои 49 лет я встретил смертельно усталым от разочарований в «счастье» мирской жизни, поэтому отсиживался в окопе уединения с тихой радостью.
Только не всегда окружающее пространство предоставляло мне желанную тишину. Под окнами шумел проспект, соседи часто ссорились и оглушали рок-музыкой; то тут, то там кто-то затевал ремонт, сотрясая бетонные стены протяжным визгом дрели. Бежать от такого рода напастей бесполезно, поэтому я использовал шумное время на вычитывание канонов и кафизм – как правило, крики и грохот извне помогали «книжной» молитве разгораться в мощный костёр, разгонявший мрак уныния, тупую рассеянность и жесткую теплохладность.
Но уж стоило перетерпеть приступ бытового шума, как в награду получал я необычайную тишину в душе. Мог даже иногда расслышать тончайшие отзвуки ангельского пения в райских высотах, а иногда меня в эти высоты поднимали…
В конце мая в нашем доме поселился новый жилец. Никто его не видел, но шуму наделал он немало. Он устроил переделку своей квартиры. Больше месяца нанятые им смуглые строители грохотали и сотрясали весь дом. Встречаясь с соседями в лифте, мне обязательно приходилось выслушивать ворчание:
– Оказывается, он меняет планировку, убирает стены и бетоноломами прорубает углубления под электропроводку.
– Но у него, я слышал, есть все необходимые разрешительные документы.
– Если он мне встретится, я ему так накостыляю – никакие документы не спасут!
– Ой, мужчины, да вы только обещаете! А вот я ему точно глаза выцарапаю! Эти изверги моему ребенку второй месяц спать не дают!
– Говорят, он джакузи в ванной поставил размером с бассейн, может и мне тоже, а?..
– Если деньги есть, то можно и джакузи, конечно. Только вот, что я вам скажу, молодые люди! Страна, где во главу угла поставлен доллар, а не идея – обречена! Пора отсюда сваливать. Утеку мозгами на запад. Там наша докторская степень по физике очень ценится. Пусть потом поплачут, уроды.
Отчитав правило и не дождавшись тишины, я уходил из дому в парк. Возвращался к восьми вечера, когда рабочий день строителей кончался,
