— А что же ты будешь делать? Сидеть дома с твоим характером смерти подобно.
— Не волнуйся, не умру, — отстраненно-холодно парировала Катя. — В школу пойду работать, как мама, — неожиданно даже для самой себя нашла она выход.
В разговоре возникла недолгая пауза.
— Шутишь? С твоим-то опытом? Какая школа?
— Обыкновенная, общеобразовательная. На элитную не претендую.
— Ты серьезно? С твоим-то именем… — пришел черед растеряться Вессенбергу.
— Серьезней некуда. Еще раз повторяю, если не понял: я ушла из журналистики и хочу начать жизнь сначала. Надеюсь, что, когда верну себе прежнюю фамилию, о журналистке Проскуриной все забудут.
— Для меня ты никогда ею и не была. Для меня ты была и есть Евсеева. Помнишь, как мы тебя Ксивой звали, а ты злилась? — попытался перевести разговор на шутливый лад Вессенберг. — Ладно, Кать, так и быть, не буду тебя больше донимать. Давай о другом поговорим, — посерьезнел он. — Знаешь, какая у меня первая мысль возникла, когда прочитал? Что ты подумала над моим предложением и решилась.
— На что решилась? Каким предложением? — раздосадованная отсутствием Интернета, не поняла Катя.
— Ясно, — вздохнул он после недолгого молчания. — Тогда ставлю вопрос иначе. Ты не думала переехать куда-нибудь? Начинать жизнь с нуля на новом месте гораздо проще, поверь. Например, все в той же Германии.
— Это не для меня. Пусть моя родина и уродина, но я ее люблю.
— Здесь я реально могу тебе помочь. И с работой тоже, — пропустил он ее ответ мимо ушей.
— Я немецкого не знаю. Ты что, забыл?
— На начальном этапе это и неважно. Здесь полно русскоязычных изданий. Телеканалы, опять же. Специалисты твоего уровня всегда нужны. Немного осмотришься, проникнешься местным колоритом — и вперед.
— Для меня твое «вперед» в данной ситуации — шаг назад, — устало заметила Катя. — Почему ты никак не хочешь меня понять? В одну и ту же воду дважды не входят! Что здесь, что там, что на другом конце земного шара — журналистика меня больше не интересует. Это первое. Второе и самое главное на сегодняшний день: я не могу оставить отца. А уж тем более сейчас, когда он в больнице в предынфарктном состоянии.
— Я не знал, что он болен… Ты об этом ничего не говорила, — слегка растерялся Генрих.
— Я и сама не знала. В пятницу «скорая» забрала, вот все и открылось. Так что не до переездов мне.
— Ну, это вопрос легко решаемый, — тут же нашелся он. — Устроишь свою жизнь, позовешь отца. Это не проблема, вопрос времени. И с лечением можно будет здесь все решить.
Катя тяжело вздохнула. Похоже, разговор с Геной складывался, как у слепого с глухим.
— Ген, я знаю своего отца — он никогда и никуда не поедет. Так что давай закроем тему переезда. И вообще, если честно, ничего не имею против тех, кто ищет райской жизни за тридевять земель. Но я живу по другому принципу: где родился — там и пригодился. Только нечто из ряда вон выходящее может меня сдвинуть с места.
— Никогда не говори «никогда», — упрямо стоял на своем Вессенберг. — Тогда уж честность за честность: неужели не понятно, что я хочу, чтобы ты была рядом, чтобы мы были вместе? Вместе с твоим отцом, с твоей мачехой. Да с кем угодно!
— Гена, я люблю другого человека, — тихо произнесла Катя.
— То есть?
— Я люблю другого человека, — чуть громче повторила она.
На этот раз пауза продлилась еще дольше.
— Ясно… Не вовремя я позвонил, — выдавил он, огорошенный. — Почему-то я так и подумал, когда первый раз услышал, что ты собралась разводиться. Показалось, будто что-то не договариваешь.
— Тебе в самом деле показалось. Я полюбила этого человека после того, как подала на развод.
— А он тебя любит? — после раздумья спросил Вессенберг.
— На сегодняшний день для меня это неактуально.
— Почему?
— Потому что мы расстались.
— Вот как? В таком случае я даже не буду спрашивать, кто он и что собой представляет, — повеселел Генрих. — Влюбленность это. Мимолетное увлечение. Пройдет. Считай, что я этого не слышал. Ладно. Мне тут надо по делам… В общем, ты меня, конечно, отчасти расстроила, но я готов ждать дальше. Надежда умирает последней. Все, побежал. Пока, — словно боясь услышать еще что-то не очень приятное, быстро окончил он разговор.
— Пока, — Катя вернула трубку на место и задумалась.
«Ничего ты, Генка, не понимаешь в законах времени.
И в бесконечности тоже… Не влюбленность это, — вздохнула она. — А поздравить меня в итоге забыл. Ну, с днем рождения вас, Екатерина Александровна… „Я сама себя поздравлю и итоги подведу“, — вспомнила она строчки своего же стихотворения. — Пора чего-то поесть», — прислушалась она к желудку, настойчиво подававшему сигналы голода.
Тут же снова зазвонил телефон. На сей раз это действительно был Потюня.
— Привет! Слава Богу, нашлась, — облегченно выдохнул он. — С днем рождения тебя.
— Спасибо.
— Спасибо, — хмыкнул он. — В прямом и в переносном смысле с днем рождения! Или возрождения. Я вчера полгорода перевернул, не знал, где тебя искать. И на Чкалова дважды был: ни тебя, ни машины. Боялся утром сводки милицейские читать.
— А что так? На самоубийцу вроде не похожа.
— Еще как похожа! Хотя, если сказать точнее, на камикадзе, — угрюмо заметил он. — Ты в Интернет давно заглядывала? Свой блог не возникало желания почитать?
— У меня Интернет не работает. К тому же была уверена, что блог еще вчера удалили.
— Как же, попробуй его теперь удали! — усмехнулся Венечка. — Разве что вместе с газетой. У нас благодаря твоей странице рейтинг до небес подскочил. Самая читаемая газета за последние двое суток. Народ жалуется, что сайт тормозит, медленно открывается из-за наплыва посетителей. Майков только что заходил: судя по статистике, тебя полмира читает: Россия, Украина, Германия, Америка. Статистика зашкаливает, народ бросился все твои публикации изучать. Не удивлюсь, если кому-то придет в голову выдвинуть тебя на журналистскую премию. Пулитцеровскую, к примеру.
— Ну, это ты загнул, Венечка, — грустно улыбнулась Катя.
— Вот так: век живи, век учись. Можно всю жизнь чего-то там кропать — и никто твоей фамилии не запомнит. А можно одномоментно стать звездой. Со вчерашнего вечера даже форум открыли: протестуют против увольнения.
— Кто протестует?
— Кто-кто, читатели, народ. Что удивительно, даже журналисты тебя поддерживают. Есть, конечно, те, кто язвит, но в общей массе они погоды не делают. Быстро затыкаются, вернее, их затыкают твои сторонники. Представляю, что начнется, когда сегодняшний номер прочитают.
— А что там?
— Твоя статья и послесловие. Практически без купюр. Мария Ивановна только слегка подкорректировала.
— Мария Ивановна? Она выздоровела?
— Любаша ее вызвала. Что да как — не знаю, только та сразу после ее звонка прибежала. Сделала — и заплаканная до вечера ходила. Нам тут всем вчера впору было зарыдать. Такой сыр-бор разгорелся, не передать!
— Из-за статьи? — тихо уточнила Катя.
— А из-за чего еще? В редакцию из других газет трезвонили, спрашивали, будем ли печатать. Никто не знал, что ответить. Жоржсанд даже планерку отменила. Закрылась в кабинете, все кому-то названивала, с кем-то советовалась. А затем приказала передвинуть материал о колонии на четверг, а в номер дать
