встретиться, если кому-то там, наверху, давно известно, что мы никогда не будем вместе? Он не забудет, не сможет простить. Даже если попытается, между нами всегда будет стоять смерть его отца. Я сама никогда не смогу об этом забыть. Как же так? Всю жизнь меня учили быть полезной людям, нести свет, добро. И я старалась быть прилежной ученицей. Даже прозвище заработала — „Ум, честь и совесть“. И вот, стоило копнуть поглубже, оказалось, что честь и совесть давно потерялись, когда была еще желторотой студенткой. И ничего исправить нельзя… Уснуть бы и не проснуться», — отрешенно подумала Катя, размежив мокрые ресницы.
Слез больше не было: то ли иссякли, то ли на них уже не осталось сил.
В свете ярких огней по Партизанскому проспекту двигался плотный поток машин. На небольшой парковке перед домом, где она сидела в машине, свободных мест не было, и один из водителей, по- видимому, дожидался, когда она уедет. С работающим двигателем просто так долго не стоят.
«Что-то телефон давно молчит, — прозвучал в сознании сигнал беспокойства. — Тишина перед бурей… Отключить бы его и забросить куда подальше. Но нельзя: папа, Вадим, Нина Георгиевна будут волноваться. Придется идти до конца. Надо взять себя в руки, иначе можно сойти с ума. Сейчас сама позвоню и узнаю, как отец».
— Да, девочка моя, — почти шепотом ответила Арина Ивановна. — Отец спит. Надеюсь, все будет хорошо. Ты еще не была в Ждановичах?
— Нет, но собираюсь. А что?
— Я бы с тобой поехала… Отец не хочет, чтобы я оставалась, да и, честно говоря, моя помощь ему пока не требуется.
— Да, конечно, — с ходу согласилась Катя. Насколько она знала, Александр Ильич всегда старался подвезти Арину Ивановну с работы домой. В крайнем случае встречал на остановке автобуса или электрички. — Но только или прямо сейчас, или часа через два. Мне в любом случае надо к вам заглянуть, поискать кое-что в архиве.
— Каком архиве?
— Под крышей, на чердаке. Там мои старые тетради, публикации.
— А-а-а… Тогда давай прямо сейчас.
— Хорошо, еду, — Катя взглянула на часы, сдвинула передачу и покинула наконец-то двор.
Если честно, она была даже рада тому, что кто-то подвиг ее хоть на какое-то действие. Сама она не скоро нашла бы на это силы.
На освободившемся месте мигом припарковалась дожидавшаяся машина.
По дороге в Ждановичи Катя впервые услышала историю болезни отца. Как выяснилось, многое он скрывал не только от нее и матери, но и от военных медиков. И в училище поступил с диагнозом, который легко мог поставить крест даже на прохождении срочной службы.
Правдами и неправдами он стал военным и никогда не жаловался на здоровье. Дослужился до полковника, честь по чести вышел в отставку. Но сердце все же дало о себе знать. Одномоментно и резко, как только заболел тяжелейшей пневмонией. Фактически после этого он уже не мог обходиться без лекарств.
Все это дочь слушала молча. А что еще оставалось? Только корить себя, что была невнимательна к отцу, заставляла его нервничать. Взять хотя бы встречу Нового года… Ведь наверняка можно было объясниться как-то иначе. Хотя что уж тут теперь…
Мысли об отце на какое-то время отодвинули на другой план еще одну горестную тему. Но стоило Арине Ивановне отвлечься на телефонный звонок, как совесть, воспользовавшись паузой, продолжила мучить свою жертву.
Ладышевы… Как теперь быть, что делать, она решительно не знала. Не рассказать обо всем — нельзя, рассказать — сил нет. Как объяснить, почему она написала ту статью? Она теперь и сама плохо помнит то время: юность, прямолинейность, амбиции. А тут рядом оказался человек, у которого большое горе. Как тут не сопереживать? И как отнестись к тому, что девушка умерла после удаления обыкновенного аппендицита? Это в наш-то, далеко не каменный век! Все вокруг, как водится, винили врачей: недосмотрели, «зарезали», возможно, были пьяны и т. д. Короче, стандартный обывательский подход. Да еще женщина от медицины, убеждавшая, что профессор Ладышев всеми силами старается отмазать сына. Как тут не возмутиться? Как не раскрыть глаза людям?
И все же, следуя правилам, которым учили на журфаке, она попыталась связаться с участниками событий. Но оперировавшего доктора разыскать не удалось: на работе отвечали, что его нет и когда будет — неизвестно. О том, что он уже в СИЗО, ей никто не сказал. Тогда она решила обратиться к профессору Ладышеву. Секретарша или кто-то там другой ответила, что профессор никаких комментариев не дает. К домашнему телефону также никто не подошел. А время поджимало, торопил со статьей главный редактор, знавший, за какую тему она взялась.
И тогда она отдала ее в печать. И была горда тем, что статья получилась резонансная. Помнится, даже письмо пришло из больницы. Спасибо, мол, что не прошли мимо, извините, виновники будут наказаны со всей строгостью. Поэтому совесть долгое время и не тревожила. И если бы спустя годы судьба не уготовила ей встречу с тем самым доктором, прямой вины которого в смерти девушки, как выяснилось, не было, то о той ранней своей публикации она и не вспомнила бы.
Но почему все-таки она не продолжила следить за историей? Ведь это одно из главных правил журналистики: если уж поднял серьезную тему, должен идти до конца, до логического финала. И тогда одно из двух: или торжество правды и справедливости, или извинения и опровержение. Последнее, правда, случается редко: не любит журналистская братия открыто признавать свои ошибки. Но она не из их числа. Она всегда кропотливо изучала любую тему, за которую бралась.
Что же тогда ей помешало? То, что начались каникулы и по их окончании газету закрыли? То, что познакомилась с Виталиком, влюбилась — флюиды счастья вытеснили все мысли, и тема так и осталась незавершенной? А ведь все могло сложиться иначе. И не настигла бы ее эта история спустя много лет. Вот оно, возмездие. И ничего не скажешь в оправдание.
«Меня-то теперь есть за что наказывать, а вот в чем вина Ладышевых? — резануло как по живому. — Это несправедливо!» — на глаза навернулись слезы.
— …Не расстраивайся, девочка моя, — Арина Ивановна мягко коснулась руки, по-своему поняв ее состояние. — Отец обязательно поправится. Будем надеяться и верить.
— Да, конечно, — кивнула Катя. — Как все же хорошо, что вы — доктор. Что бы я без вас делала? Только скажите, чем я могу помочь?
— Пока ничем, — устало улыбнулась женщина. — Все, что могу, сделаю сама. Нам как-то все не удавалось поговорить с тобой по душам, — чуть смущенно продолжила она после паузы. — Я хочу сказать, что понимаю, почему ты никак не можешь меня принять…
— Арина Ивановна, вы не правы, я не то что не могу вас принять… Я… Как бы вам это объяснить… — замялась Катя.
— В тебе жива память о матери, — опустив голову, подсказала Арина Ивановна. — Только поверь, я нисколько не пытаюсь занять ее место в твоем сердце: мама — она в жизни единственная. Но так получилось, что твой отец остался один. Он очень любил твою маму, я знаю… Когда я его встретила, не сразу поверила своим чувствам. Запрещала себе воспринимать его как мужчину. Все на жалость к больному списывала. Но он был так одинок, так от этого страдал… Ты прости меня…
— За что, Арина Ивановна? Мне вас не за что прощать. Это вы меня простите. Я знаю, что вы его любите. Я это сразу поняла. И не только память о матери мешала мне сделать шаг навстречу. Умом понимала, что ему нужна женщина, так легче. Но… Как бы вам объяснить, — снова замялась она в поиске нужных слов. — Возможно, ревность мешала, — озвучила она неожиданно пришедшую мысль. — Понимаете, я осталась у него одна — значит, любить он должен только меня, а тут вдруг вы…
— Но ведь он не стал тебя меньше любить…
— Конечно! Обыкновенный дочерний эгоизм получается. Пусть не сразу, но я это поняла. Просто здорово, что вы у него есть! — в искреннем порыве Катя так же мягко коснулась ее ладони. — Ему очень повезло. И мне. Знать, что единственный родной на свете человек согрет любовью, — это великое счастье. Спасибо вам.
