платки, монету и занялись своим.
Славка-«габира» сказал тихим голосом:
– Может быть, потом получится?
А Валька засмеялся.
– Держи карман шире, – сказал он. – Знаем мы эти фокусы. В нашем подъезде живет артист, который на Новый год наряжается дедом Морозом. Простая ловкость рук.
Я тоже знал артиста и постарался улыбнуться, но ничего не получилось. Потом я потихоньку ушел домой. Дяди у нас уже не было. Вечером пришел Валька и сказал мне:
– Хочешь, пойдем в цирковой техникум? Я узнаю, где он находится. Может, там нам расскажут, как принимают учиться на фокусника.
– Спасибо, – сказал я, – мне не очень хочется учиться на фокусника, – а сам подумал: какой все-таки Валька…
И тут я никак не мог вспомнить нужное слово. Научное такое.
– Психолог! Когда я его наконец вспомнил, то стало даже приятно.
Как-то, перечитав рассказик много лет спустя, я подумал: в чем же смысл? Двадцатый век окончился, и я догадался.
Дяди, ссылаясь на гениальных ученых, придумали фокус: «айн, цвай, драй» и вместо капитализма получается социализм. Детям и многим взрослым фокус понравился. В чудо поверили. Позже выяснилось, что делать «тонну» социализма ужасно дорого. Дешевле купить у капиталистов. Умные люди объясняют, что в ходе фокуса упала производительность труда и что-то еще.
Дяди показали всем очень лихой «Фокус», но в итоге получился, увы, «фокус-мокус».
Родители мои в Бога не верили. Мало того, отец, когда был мальчишкой, застукал своего отца, то есть моего деда, за тем, что тот тайком курил в туалете в субботу. Дед считался знатоком Талмуда, но грешил. Но вот старший брат отца был верующим. И я несколько раз видел, как он молился. Он пристраивал тонкими ремешками ко лбу этакий маленький черный кубик, другим ремешком обматывал руку, что-то бормотал, иногда легко ударяя себя в грудь.
Я был мал и еще не обзавелся собственным мировоззрением. Я думал, что внутри этого кубика находится Бог. Я хотел потрогать кубик руками, но дядя не разрешил. Сказал, что называется этот кубик «тфилн». Вот и все.
В соседнем доме находился магазин, а его витрину с улицы обрамляли большие деревянные резные брусья. Такой вот шик конца 19-го или начала 20-го века. На уровне моего носа рельефно выступали большие кубики, напомнившие мне тфилн. Я был уверен, что в них Бог, и однажды поцеловал кубик. Как дядя. Оказалось, что он противный, пыльный, невкусный. Пришлось даже плюнуть.
У меня была только одна бабушка. Дедушки и другая бабушка умерли. Я рано узнал, что дедушки и бабушки имеют прискорбное обыкновение умирать.
Бабушка иногда по месяцу-другому жила в нашей семье. Она была молчалива, ела из отдельной посуды, часто молилась. Иногда она читала газеты, смотрела в окно, явно предпочитая эти занятия общению с внуком и внучкой. Выражение лица ее было исполнено собственного достоинства, а может быть, и некоторой гордости.
Позднее я узнал, что ее родители гордились своим происхождением, а вышла она замуж за простолюдина из-за скандального события. Ее шестнадцатилетнюю сестру, отличавшуюся будто бы красотой, умыкнул какой-то соседний помещик. Они поженились по христианскому обряду, но такой крупный скандал лишил бабушку шансов стать супругой еврея, равного ей по происхождению.
Отношения бабушки с моим отцом были официальными, сдержанными. Он называл ее по имени- отчеству. Бабушка любила больше других одного своего сына, довольно неудачливого, а также его потомство. Семью этого дяди ждала трагическая судьба: фашистское нашествие и гибель большинства ее членов. Один из правнуков моей бабушки был немцем по отцу, но это его не спасло. А любимый бабушкин сын, будучи уже дедом, оказался в партизанском отряде вместе с двумя дочерьми. Воевали и уцелели. Таковы причуды судьбы. Он был награжден медалью. А в Бога не верил.
Однажды, когда бабушка помолилась, я сообщил ей, что, по достоверным сведениям, Бога-то и нет. Мое сенсационное заявление она проигнорировала, но родителям при мне сказала, что вот-де настали времена – такие малые дети рассуждают о Боге.
Итак, бабушка разговаривала со мной крайне редко. Правда, однажды она пожаловалась на сердце, и ее дома осмотрел врач. Тогда она, не доверяя информации моих родителей о заключении врача, спросила меня о том, что им сказал врач. Родители в ту пору не считали меня субъектом, я был для них объектом заботы и мое присутствие при их разговоре с врачом не было принято во внимание. Бабушка, надо думать, была о моих возможностях более высокого мнения. А я прекрасно усвоил, что у бабушки миокардит – слабость сердечной мышцы. Хотя я бабушку жалел, но не смог соврать. По доброте от себя добавил, что это совсем не опасно, хотя в глубине души в этом сомневался. Бабушка, конечно, это рассказала родителям, добродушно улыбаясь. Родители тоже повеселились, но остались в уверенности, что я все-таки объект и поэтому наказанию не подлежу.
Итак, я наблюдал старших, верующих в Бога, и других, верующих в то, что его нет. Вот и прекрасно.
Однако фанатики-верующие, а также фанатики-атеисты симпатии не вызывают.
Однажды у нас в доме отмечали еврейскую Пасху. Вероятно, из уважения к бабушке и дяде, верующим, да еще потому, что не выдохлись некоторые традиции. Мне было семь лет, в школу тогда принимали только с восьми, но родители были убеждены, что учиться в моем возрасте обязательно, и я посещал частную группу, которую вели три сестры из «бывших». Точнее, групп было две. Старшую учила Мария Николаевна, младшую, мою, Варвара Николаевна, а третья сестра, Елена Николаевна, вела хозяйство. И вот по случаю Пасхи родители оставили меня дома, и я на занятия не пошел. На следующий день Варвара Николаевна спросила меня о причине пропуска, и я в ответ стал мекать. Однако она быстро сообразила в чем дело, и строго мне наказала, чтобы я передал родителям, что могу пропускать занятия по еврейским праздникам. Я охотно передал, потому что не каждый день бежал на уроки с радостью. Иногда хотелось спать, а по дороге холод лез за шиворот. Ноги шли вперед, ранец тянул назад, а голова сама втягивалась в плечи. А тут вдруг подарок – сразу два комплекта праздников – христианские и еврейские. К сожалению, родители не слишком пунктуально отмечали праздники, и воспользоваться привилегией почти не пришлось.
Занятия в группе шли с пользой. Нас было трое, так что болтовня или мечтание на уроке исключались. За учебный год по русскому языку освоили склонения и спряжения, по арифметике четыре действия и запомнили таблицу умножения. Решали задачки. Был еще урок природоведения. В комнате зашторили итальянское окно, все ребятишки уселись вокруг большого стола, посреди стола зажгли свечу (она представляла солнце) вокруг свечи вращали большой глобус, а вокруг него маленький, то есть Землю и Луну, и по тени можно было видеть, как получаются солнечное и лунное затмения.
Да, еще был немецкий язык. Вообще, не пойди я в школу, а позанимайся и дальше по этой «отсталой» системе, вполне мог бы стать прилично образованным.
Три сестры работали официально: иногда появлялся проверяющий из ведомства народного образования. Поэтому полагался еще урок обществоведения.
Как-то на таком уроке, который вела старшая сестра Мария Николаевна, тоже для всех сразу учеников, она, рассказывая об Октябрьской революции, разгорячилась. Она вспоминала безобразные действия толпы, ее представителей, в каком-то девичьим закрытом учебным заведении. Глаза ее сверкали;
